Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

– Архипов, Сибгатуллин, где народ? – бодро спросил главврач, а сам подумал: «Эти будут крутиться: к новому году просились на побывку». Оба, впрочем, быстро смекнули, чего от них требуется.

– А ну, живей, зелёненькие, чтоб через десять минут здесь были все до одного! – крикнул Архип. И восьмиклассников будто подменили. Апатия, дрёма – куда всё подевалось? Мальчишки кинулись кто в женское отделение, кто на «базу», выкрикивали там фамилии и клички. Потихоньку, с недовольными минами, недостающие стали появляться на веранде – каждый останавливался у своей койки. Постепенно народ прибавлялся.

Намётанный глаз промаха не давал. Павел Эрастович определял состояние каждого, незамедлительно восстанавливал в памяти подробности заболевания, прикидывал, как бы ускорить лечение. Лица, лица – их за тридцать пять лет работы перевидал здесь множество. Когда-то и самой этой веранды не было – на её месте зияла воронка. Но часть здания во время той памятной бомбёжки в октябре сорок первого уцелела. С неё и начинали сразу после войны. А пристройки новые – и столовая, и веранда, и спортзал под ней – знали бы мальчишки, с каким трудом добывался материал, каких только порогов не обивали. И котельная своя – да вот только жалко кочегар напился, перемудрил – один из двух котлов треснул, как раз тот, что веранду обогревал. Ничего, отремонтируем. Так что зря вы такие злые, обиженные. Помёрзли бы в окопах… Надеетесь поскорее выбраться домой, опостылело тут? А кто вас станет лечить? Думаете, это в порядке вещей, что всё забесплатно? А вот у них там всё только за деньги. А вас сюда, капризных, пресытых, папы с мамами за ручку затягивают…

– А вот и Мерин! – Архип, что мельтешил рядом, отвлёк от размышлений.

– Меренков, значит, на месте… – головы не повернул: противная физиономия у нынешнего заводилы. Поганый парень. Правда есть ещё Микола, однако этот со странностями – неконтактный, уважают его, но не тянутся – неколлективист, родители приезжие… Таким в огромной стране жить трудно. Вспомнил о новеньком. Спросил:

– А где… Мишаков. Куда пропал?

Халва вышел в коридор и крикнул в сторону «базы»:

– Эй, Мефодий, давай выползай, обход!

Дверь в туалет открылась – издали на Павла Эрастовича уставилась незнакомая, наглая морда. Молодой, здоровенный парень, совсем мужик, уверенной походкой прошагал к своей койке. На веранде невольно притихли. Павел Эрастович внимательно поглядел на Мишакова и задумался: «Худо вам теперь придётся, десятиклассники – вас хоть и пятеро, да все врозь. А этот детина, если захочет, закрутит всё по-своему. Опомниться не успеете, как сделает шестёрками… И тогда завал: дети начнут издеваться друг над другом не в шутку, а всерьёз. А так Микола – на Мерина, Мерин – на Миколу. Какое-то равновесие поддерживается, сохраняется. Мир-то, он весь на противостоянии держится, а если победит что-то одно, то всё под себя подомнёт и само же потом околеет – с натуги лопнет. Есть на свете Москва, Сталинград, а есть ещё Нью-Йорк и Ковентри[6]

: так устроен свет. А с ребятами я стариковскими увещеваниями или наоборот, криком и битьём, ничего не добьюсь: они уже будут слушаться не меня, а свой страх. И останется только одно: отправить этого бугая домой досрочно. Но ведь ему-то тоже выздоравливать нужно: кальцинатик у Мишакова в правом легком, вещь не шуточная. А вдруг дружбу заведёт не с Миколой, а с Мерином да Малютой – тогда держись, пэтээс!»

Возня за спиной отвлекла, повернулся. Уставший от ожидания, Малюта уже кого-то подминал под себя.

– Эй, Гольцов, прекрати!

– Завязываю, Пал Эрастыч… – И Малюта, опустошённо вздохнув, сел на койку. Вскоре на веранде собрались все. Не было только Миколы.

– Где Мурч'yк?

Халва растерянно мотнул головой.

– Опять из-за этого пидора целый час яйцами трясти!..

Голосок был знакомый, противный. И Павел Эрастович не выдержал, сорвался:

– Тебе, Меренков, трясти уже нечем. Тебя вчера на базе оформили капитально!

«Думаете, не знаю ничего? Всё знаю. У меня своя служба оповещения во главе с Архиповым».

Раздались смешки, слившиеся в одобрительный заливистый хохот. Павел Эрастович на это и рассчитывал: Мерина боялись, но не любили. Хотя в жизни бывает и так и этак… Однако надо было перехватить инициативу, показать мальчишкам, что Мерин не так уж и страшен.

– А вот ежели ещё раз я услышу от тебя нечто подобное, то бить не Мурч'yк будет, а лично я. Вот этой рукой, которая под Кенигсбергом меня ни разу не подвела. А потом отправлю домой недолеченным – и будешь всю жизнь глотать фтивазид. А до восемнадцати вам нужно стать на ноги, – Павел Эрастович теперь обращался не к Мерину, а ко всему третьему отделению, – потому что дальше лечение платное. Кто здесь недолечится, тому придётся работать в специальном санатории, оплачивать своё лечение. А это не жизнь, а сплошная каторга: ни дома, ни семьи… Не маленькие уже, надо понимать…

Ребята молчали. Из комнаты отдыха в коридор кто-то осторожно заглянул. Халва зашипел:

– Коля, быстрей, тебя ждут!