Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

Но тот не торопился: повесил куртку на покосившуюся вешалку, а потом молча проследовал к самой дальней, у окна, почётной койке – напротив, у соседнего окна, возле такой же привилегированной койки молча злобился Мерин. Павел Эрастович мельком оглядел Миколу. «Весь в грязи. Шлялся, небось, по округе. И, видать, дверь входную ему отпирали: наверно, кто-то из девчонок, покинутых на лестнице…» Главврач редко позволял себе называть ребят по кличкам, но на этот раз не удержался:

– Извазюкался-то как! Микола, где тебя черти носят?! Опять по Слободе шатался?

– Гулял…

Больше Микола ничего не ответил. Бледное лицо, пустые усталые глаза…

«Ясно, досталось на орехи… На тебе всё здесь держится, хоть какой порядок… Надо, надо с тобой потолковать, уж слишком замкнулся… Устал хлопец».

Знал Павел Эрастович: стаж пребывания по больницам да санаториям у парня рекордный – десять лет такой жизни сведут с ума кого угодно. Но как поддержать его, успокоить? Разговоры по душам у главврача никогда не получались… Про фронтовое житьё-бытьё рассказать – это да, это им интересно, это они слушают, вопросики подкидывают, гогочут. А один на один – только дурак расколется, кто про себя болтать любит. Не доверялись ему ребята. Потому как видели в нём человека, от которого в их жизни что-то зависит, и правду говорили редко. Что уж тут поделаешь!

Потому решил он не поддаваться минутной слабости и Миколу не трогать, не расспрашивать. В парня верил, видел таких на фронте: этот не сломается.

– Ну, если Мыкола соизволил нас навестить, значит, личный состав в сборе.

Павел Эрастович поднес к глазам часы «Победа». Циферблат расплывался – не разберёшь, какая стрелка секундная, какая часовая. Вроде тикали. Наконец, рассмотрел. «Ой-ой-ой, пора, давным-давно пора на остановку. А то не поспеть к рейсовому и под дождём мокнуть до двадцати трех ноль ноль…»

– Свободны. Разойдись.

Он повернулся и зашлёпал обратно, к коридору. А оттуда, через комнату отдыха – к лестнице. Увязалась дежурная сестра: трещала без умолку о своей только что полученной квартире. «Да, Марья Семёновна с Первого Белорусского, с таким хулиганьём тебе не справиться…» Только на улице избавился от приставучей медички. А ведь одна оставалась – и ночь впереди. «Эх, только бы шалопаи не набузили…»

IX

Мефодий считал, что попал в санаторий по глупости: ничего особенного у него не было. Приехал сюда, поддавшись на уговоры родителей: те клянчили в военкомате отсрочку от призыва и нужен был надёжный документ. Конечно, в общую палату да на больничную койку гёрлу не приведёшь. Так что чем скорее станет в третьем отделении за главного, тем приятнее скрасит те полгода, что отпущены ему на пребывание здесь, до восемнадцати. Девчонок здесь много…

Малюту он подавил сразу. Придрался к нему и едва тот что-то не так сказал – отвёл на «базу», где Малюта раскис после второго удара, а после третьего – лежал и улыбался, стараясь обратить всё в шутку… Днём сцепился с двумя незнакомыми городскими, бритыми. Те околачивались у столовой и не давали никому прохода. Мефодий рискнул – с разрядом по боксу можно было – и прогнал местных хиляков. «Провожал» их до самых ворот. Мерина пока не трогал – был нужен, один знал все точки в Слободе. От него, кстати, разузнал во всех подробностях о том, что случилось вчера днём в бору и потом вечером на «базе». На кличку не обижался – даже нравилась. Оставался Микола. С ним Мефодий решил разобраться после ухода главврача.

По телевизору должны были транслировать заседание, посвящённое всесоюзному дню милиции, но почему-то вместо него передавали симфонический концерт. И всё равно в комнате отдыха яблоку негде было упасть: ждали фильма. Мефодий следил за Миколой – найти бы какой-нибудь предлог для столкновения… Тот притулился в углу, один, вроде тоже смотрел, но вот резко поднялся и вышел в коридор.

Вскоре свет в коридоре погас. Один за другим стали по очереди оборачиваться ребята и, словно заразная болезнь, дурной хохот разодрал глотки. В темноте дверного проёма подрагивал в чьих-то руках плакат: видны были только чёрные буквы на белой бумаге:

Онанизму – бой!

Мефодий пригляделся – узнал Архипа. «А этот – где?» Он пересел на другое место, поближе к коридору, отсюда удобнее было наблюдать. В темноте, у окна, Микола, кажется, копается в тумбочке, вытаскивает что-то из-под матраса: бельё. Потом возвращается, держит в руках скомканную рубашку и мыльницу с мылом. Постираться решил. Мефодий упредил его и пошлёпал в туалетную комнату.

Здесь ждал недолго. Окно раскрыл – жарковато было. Пара секунд – и вот дверь распахнулась. На пороге возник Микола. Окинув безразличным взглядом Мефодия, подошёл к раковине, повернул кран и бросил рубашку вниз: поток ледяной жижи смял её и превратил в бесформенный ком.

Мефодий начал:

– Длинный…

Микола оторвался от стирки и выпрямился.

– Не понял…

Мефодий, приободрившись, продолжал:

– Слушай, длинный, и хорошенько врубайся. Ты, длинный, обнаглел до предела. Ты всех заколебал. Выжрал чужую краску, приходишь позже других, с п'oнтом король – ждать тебя должны…