Ветер летящей зари

Не понимаю, о чём ты – искренне удивился, а мгновением позже, раздражился Пауков.

Уже не важно. Рождённый в четырёх стенках никогда не поймёт рождённого вне их. Ясно как дважды два. – Слепнев снова улыбнулся.

Я должен не понимать, но я понимаю его речь, эти, блин, незнакомые слова, понятия, о которых никогда не имел, и надеюсь, не буду иметь представление. Есть ли у меня душа? Существую ли я как личность, а может я сон Слепнева?

Слепнев захохотал. И так страшен и дик был смех его, что Пауков кляп приготовивши замер и не мог совладать с конечностями.

Нет, – сказал Слепнева – это не я стану тобой, и даже не ты мной – это мы станем им – им, существом, которого я вкусил.

Пауков голодал уже второй цикл – так далеко он ещё ни разу не заходил, был риск откинуть лапы, но сейчас ему хотелось идти до конца, так же как он тогда допил Слепнева, выцедил, несмотря на его бредни…

Тварь я дрожащая или право имею – самодовольно подумал Пауков и раскинулся в гамаке, и прикрыл глаза, и вытянул конечности, и видел он сны, и было ему хорошо – потому что был он этим, как его там называл Слепнев, впрочем, неважно – важно, что он действительно был.

И в этом бытии он увидел стремительно приближающуюся тень, и это было последнее, что унёс он из этого мира…

Лето 2016 год

Вино

Возьми первый крик новорождённого, последний вздох старика, шёпот влюблённых, стук сердца ревнивца, капли пота изнемогающего, бледность испуганного, перо из крыла ветра, шум леса, следы, смытые морем, частичку сияния святого, дрожь труса, гул прибоя, немного суеты, немного детского гнева, а лучше совсем чуть-чуть, слова, что молнии высекают из грозовых туч, запах земли после дождя, аромат розы, когда она мечтает, неплоха была и мысль, её касание, ибо мёртвая мысль есть ничто, не помешал бы и небольшой кусочек замысла Бога о нас, – собери всё это – сложи в холстяной мешок, завяжи радугой, той, когда одновременно Луна и Солнце нежатся под весенним дождём, и оставь в месте без поры и времени.

Теперь приготовь сосуд, да побольше, и не из меди, не серебра, не золота, или любого другого металла или материала из земных – слепи его из тех сновидений, что не были услышаны миром. Возьми воду из родника, отцеди солнечных зайчиков, разводы лунного света и вздохи усопших – пригодятся потом, и наполни ею сосуд, не более пясти до края. Зажмурься, так что бы свет брызнул из-под век. Теперь высыпь ингредиенты…

Держи глаза по-прежнему на замке – всем известно, как взгляд может проколоть небо так, что из него течёт серебряное вино, и не открывай, пока крышка не будет закрыта плотнее, чем врата Ада в день последнего Суда. Выдержи ровно шесть дней, а на седьмой, опять же с глазами закрытыми, сними крышку.

Подожди ровно столько, что бы будущему стать прошлым, и можешь открыть глаза. Разумеется, ты ничего не увидишь, но разве важно видеть, что пить? Ты просто наливай и пей, пробуй букет, и, главное, – молчи, ибо в бокале молчания распознаётся истинный вкус. Зайчиков, свет и вздохи добавь по мере, впрочем, если лёгкая горечь именно твоё, последние не обязательно.

Один глоток – радость.

Два глотка – печаль.

Три – смерть.

Четыре – жизнь.

Осень 2016

Три поросёнка, волк и красная кофточка

Жили, были на одной ферме три поросёнка. Звали их – Ниф-ниф, Наф-наф и Нуф-нуф. И вот однажды они узнали, от кого не суть важно – оказывается, люди любят в свинье свинину, а не её глубокий мир. Разочарование было столь сильным, что наши поросята сделали ноги. Обзавелись суверенитетом, и поселились в тёмном тёмном лесу. Один построил дом из соломы, второй из дерева, а третий из камня. И стали они поживать да животики наживать. Тем временем местный авторитет Волк прослышал, что дескать, появились в лесу новые жители, мигранты, пришлецы, лица свинской национальности, на тусовки не ходят, самогон не гонят и ведут странно здоровый образ жизни. И решил Волк поставить всё по местам. И первым навестил Ниф-нифа.