Ветер плодородия. Владивосток

— В то время, когда идет война, льется кровь китайского народа, рушатся города Китая, неуместно нам, ваше сиятельство, предъявлять требования о распространении христианства как начала высшей нравственности, которую тут же демонстрируют по-своему наши братья европейцы, которые кричат, что пекутся не только о торговле, но и об учении Христа. А у китайцев высока своя нравственность в народе, у них обширная религиозная и нравственная философия, которую пока нет смысла заменять ни им, ни нам. От такой замены выиграет только тот, кто усмотрит в ней свою корысть. Нам невозможно тут соперничать с католической церковью…

Кафаров мог бы привести еще более глубокие доводы, которые графу показались бы теоретическими. У китайцев есть учения, унаследованные от предков, к которым они привязаны, и можно ли все это ломать договорами политиков между государствами? Ради чего? Как это объяснить? Интересами торговли? У Кафарова были друзья-китайцы академики и философы, монахи, вероучители, ему дозволялось читать древние китайские рукописи. Он изучал историю страны и ее умственную жизнь, читая древние тысячетонные издания Большой Китайской Энциклопедии времен династий Хань и Мин.

Сухое лицо Путятина молодо зарделось, выражая вдохновение.

— Сам Христос повелел проповедовать веру его! Сказано ибо: «Пусть ради святых истин сын восстанет на отца, брат на брата, а подданный на правительство»!

«Смотрю на тебя, как на Торквемаду», — подумал Кафаров.

Утром Бянь прибыл на джонке за Кафаровым. Погода была хороша, и море спокойно. Мешки с серебром перегрузили на китайское судно. Храповицкий, по желанию посла, оставался на «Америке».

— Мне надо поговорить с вами наедине, — сказал Путятин отцу Палладию.

«Боже ты мой, неужели опять на люльку?» — подумал Кафаров.

Адмирал провел его в свою каюту, состоявшую из трех комнат. Здесь борта и корма образуют стены. «Зачем же нам для уединения понадобилось вчера уехать на джонку, когда здесь мы в полной изоляции, кругом лишь море? Куда же больше, и так наедине», — подумал Кафаров, осматривая помещение.

Путятин понял взгляды Палладия, обегавшие стены адмиральской каюты. Да, она находилась между бортов, а не между переборок. Как говорят, «и стены имеют уши». Но дело-то было не в переборках, через которые моряки никогда не подслушивают друг друга. На флоте этого не заведено. Рыцарский дух царит среди офицеров издревле и передается матросам.

Евфимий Васильевич сказал:

— Нам надо погрузиться в беседу и снова обсудить дела со всех сторон.

— А пройдет ли джонка? Как сказал Бянь, скоро начнется отлив.

Евфимий Васильевич смягчился, он переменил тон, стал спокойнее, дух его смирился, он сказал, что благодарит Кафарова за его приезд, согласен со многими его доводами. Дух посла укротился перед прощанием с отцом Палладием. Совесть русского дала себя знать.

Путятин сказал, что постарается сделать все, о чем просит пекинское правительство, но пусть и они в свою очередь поймут его.

Кафаров сказал, что и он в свою очередь вник в доводы графа, понимает, что иначе ему действовать нельзя, может быть, постарается помочь ему по силам. Передаст в Пекине все так, как хотел бы Путятин. Он готов признать, что в речах Евфимия Васильевича есть свой резон, смысл, обязательный дипломатический такт. Путятин явно умеет диктовать, умеет и выслушать. Он многоглаголивый, но искусный дипломат, хотя душа Кафарова не ко всему лежала из его рассуждений. Обсудили все кратко и серьезно. Толковать тут много не о чем. Получалось, что вчерашний день не прошел впустую, как казалось поначалу.

В обратном плавании Бянь опять залез в свой колодец. На реке выше бара теперь стояло уже восемь английских и французских канонерок.

Начинался отлив. Из моря выступали целые равнины, которые, по словам рулевого, простираются на многие ли.

Вянь, выбравшись из колодца, сообщил, что вчера шлюпка с британского корабля подошла к берегу и пристала напротив крепости. Англичане вышли на берег. Их встретил патруль во главе с офицером. Англичане немного поговорили с ним, а потом, вдруг крепко схватив его, утащили к себе в шлюпку и ушли в море. Китайские солдаты были плохо вооружены. Они не посмели сопротивляться, не имея на то приказания. За все время столкновения несколько британцев держали их под прицелом наведенных карабинов и при первой попытке отбить офицера положили бы всех насмерть.

— Так нашего офицера схватили и увезли без всяких объяснений? И вы знаете, что случилось дальше? Конечно, Тянь Тин Сянь был в гневе, приказал всем быть наготове, но соблюдать спокойствие. Офицера к ночи вернули.

Оказалось, что захваченного китайца англичане возили по всем кораблям и показывали ему вооружение и артиллерию и объясняли, какую страшную угрозу все это представляет для плохеньких укреплений Даго и как опасно не соглашаться на требования посла.

Бянь горько засмеялся и потер лоб ладонью, как бы не зная, решаться ли, пускаться ли дальше в откровения с пекинцем.