Ветры низких широт

— А я вот все думаю о гангутце. Приходил который. Если он с «Гангута», то почему не в море? А если он в море не уходил, то почему не появлялся раньше? — Она подождала, что скажет Наташа Павловна, но та, видимо, решила отмолчаться. — Выгнали человека, а ведь он с чем-то приходил.

— Если бы у него было что-то серьезное, он не стал бы поясничать.

— Паясничают иногда не от того, что наглые, а от того, что робеют. И нахальничают иногда от стеснительности.

— Мария Семеновна, голубушка! — неожиданно взмолилась Наташа Павловна. — Ну не будем больше ходить вокруг да около. Давайте начистоту. Я не знаю, кто этот офицер. Я его вижу второй раз. И я не знаю, с чем он приходил. Если он хотел сказать что-то дельное, то придет еще раз, и я извинюсь перед ним. Но если же он приходил просто так, чтобы только убить время, я поступила правильно.

Мария Семеновна принялась убирать со стола. «Охо-хо, — думала она тревожно. — Словно стена между нами поднялась. Живем родными, а черствеем хуже чужих. Поговорить бы с ней по душам, да как поговоришь, если замерзла она вся, как льдышка».

Наташа Павловна хотела помочь ей, но прошлепали босые ножонки — топ-топ-топ, — и в кухне появилась Катеришка, протянула розовые ладошки и тревожно позвала:

— Ма-ама... Ма-а...

Наташа Павловна с Марией Семеновной бросились к ней, а тут возвратился Иван Сергеевич, с треском расстегнул куртку и угрюмо сказал:

— Путаете вы все только. Никакого «Гангута» в базе нет, и в ближайшее время его приход не предвидится. Только зря сгоняли человека.

— Зря-зря, — повторила за ним Катеришка и засмеялась.

— Офицер же с «Гангута» приходил.

— Может, не приходил, а по воздуху прилетел. Черти, они ведь в основном летают. — Иван Сергеевич потер озябшие руки. — Эдак и меня можно считать офицером с «Гангута». С того самого, который стал потом зваться «Октябриной». Я ведь там начинал службу вахтенным офицером.

«Ну правильно, — подумала Мария Семеновна. — Все умные — одна я дура. Только что-то вы, умные, не больно думаете, как будем жить завтра. А ведь завтра наступило уже. И не когда-нибудь, а вчера. Вот и приходится дуре этим заниматься».

Но кто в этом доме был умный, а кто не очень чтоб уж умный — понять никто не мог. Мария Семеновна хотя и называла себя дурой, но считать себя таковой не собиралась; Ивану Сергеевичу даже в голову не могло прийти, чтобы зачислять себя в отряд неполноценных; Наташа Павловна вообще не относила себя ни к умным, ни к дуракам. Просто ей было не до этого. Слишком велика была беда, которая неожиданно придавила ее, и та беда, как магнит, притягивала к себе более мелкие беды, и какая из этих многочисленных бед теперь была большей, она уже и сама не понимала. «Уехать, — думала она, — и забыться. А там время покажет, как жить дальше».

Ближе к ужину на дворе совсем потеплело, и Наташа Павловна отправила Катеришку с «дедами» — Иваном Сергеевичем и Марией Семеновной — к морю, а сама дождалась, когда смолкли голоса, достала чистый лист бумаги и написала брату в Новгород, что решила вернуться к своим пенатам, и просила подыскать ей работу. Родителям же, которые давно звали ее погостить, сообщила только, что обстоятельства сложились таким образом, что ей необходимо какое-то время пожить у них. Она уже заклеила конверт, потом надорвала его и в письме брату приписала: «О работе пока никому не говори, даже отцу с мамой. Мне страшно сразу рвать с прошлым и начинать новую жизнь. Дай мне возможность еще немного посомневаться. Я слабый человек...»

Через несколько дней ее вызвали на переговорный пункт. Звонил брат, главный инженер объединения «Прибой», и вместо приветствия грубовато-ласково спросил:

— Наташка, что случилось?

— Ты, может, все-таки поздороваешься?..

— Ты нас с ума сводишь, а от меня требуешь телячьих нежностей. Мой звонок и есть твое «здравствуй». Так что случилось?

— Мне страшно, и я потихоньку схожу с ума.

— Как сходишь? — поинтересовался брат.

— Я же тебе только что сказала — потихоньку.

— Понятно. Работу я тебе присмотрю. Жить будешь у предков. Приезд телеграфируй. Мы тебя ждем.

— А ты у меня еще ничего не хочешь спросить?

— Приедешь — все расскажешь сама, а мы тебя с этой самой минуты ждем. Так и отец с маманей сказали. Маманя еще велела добавить, что нечего вам с Катериной там болтаться. И не сходи там потихоньку с ума. Сходи, как все нормальные люди, — открыто и громко.

— Ладно, открытый и громкий, сегодня я не сержусь. Но все-таки о здоровье надо справляться. Может, я болею.

— Болела бы, так на разговор не пришла бы.