Ветры низких широт

Наташа Павловна хотела отказать, поколебалась, но тем не менее против своей воли сказала:

— Да, конечно же... — хотя ей следовало бы, наверное, побыть еще одной, чтобы додумать мысль о предопределении и больше не мучиться ею.

Мария Семеновна надеялась найти Наташу Павловну в кресле, в котором та могла просиживать часами, подвернув под себя ноги и делая вид, что читает, и поэтому уже привычно сказала:

— Погляди-ко, какое нынче...

Но Наташа Павловна стояла у окна, приотодвинув тюлевую занавеску, и смотрела на море, которое хорошо виделось сквозь оголившиеся деревья, и было оно сегодня пустынное и ровное, блестя на солнце белесой водой.

— Море-то какое нынче, — растерянно повторила Мария Семеновна.

— Море как море, — рассеянно сказала Наташа Павловна. — В преддверии затяжных штормов оно всегда как будто выцветает.

— Ты права, голубушка, — быстро согласилась Мария Семеновна. — Сегодня оно и впрямь будто выцветшее.

Наташа Павловна, казалось, не слушала ее, но вдруг резко повернулась:

— Вы не знаете — «Гангут» не вернулся?

Мария Семеновна пожевала в раздумье губами.

— Иван Сергеевич будто ничего не говорил. Да мы его сейчас самого спросим. Иван Сергеевич! — крикнула она. — Поди-ко к нам на минутку.

— Что там у вас? — недовольно спросил Иван Сергеевич из кухни.

— Да вот Наташенька интересуется, не вернулся ли «Гангут»?

Вопрос этот показался Ивану Сергеевичу интересным и значительным, он отложил чаепитие и, сменив недовольство на милость, перешел на половину Наташи Павловны.

— Нет, — сказал он важным голосом, — «Гангут» еще не вернулся.

— А этот тогда откуда появился? — заинтересованно спросила Мария Семеновна, имея в виду Блинова.

Иван Сергеевич удивился:

— Он что — гангутцем назвался?

— Так и сказал: офицер с «Гангута» собственной персоной.

— Соврал, — убежденно сказал Иван Сергеевич.

— Я так и подумала... А еще выражается по-газетному.

— Прощелыга он, Мария Семеновна, — промолвила Наташа Павловна, печально подумав, что ее присутствие в этом доме стало приносить одни хлопоты, вяло улыбнулась, направилась было к Катеришке, но остановилась и зябко повела плечами. — А, да ладно...

«Что это опять с ней? — беспокойно подумала Мария Семеновна, глядя настороженно на Ивана Сергеевича, но тот ничего не заметил, снял с вешалки куртку, верно, собрался спуститься к морю покурить. — Сперва тот, теперь этот. Не много ли гангутцев-то?» — и спросила:

— А ты куда собрался?

— Пойду на гору, может, вернулся «Гангут». Посмотреть надо.

— Сдался тебе этот «Гангут»...

— Не мне, а вам, — строго поправил ее Иван Сергеевич. — Пропустить я его не мог, но... Порядок есть порядок.

— А где он есть, твой порядок-то?

Иван Сергеевич надел фуражку, которую, как и на военной службе, носил с крабом, поправил перед зеркалом, только тогда повернулся к Марии Семеновне и раздельно сказал:

— Если тебе что не нравится, пиши в газету. Ты пенсионерка, а пенсионеры у нас теперь вроде блюстителей порядка. Их в газете уважают. А меня от политических рефлексий уволь. Я человек военный и привык жить по правилам. Есть правила — есть служба. Нет правил — и службу искать нечего.

Иван Сергеевич осторожно прикрыл за собою дверь. Марии Семеновне показалось, что он обиделся, и выскочила за ним, догнала уже на ступеньках.

— Что это на тебя нашло?

— На нас теперь на всех находит. (Марии Семеновне послышалось, будто он смахнул слезу.) Иди в дом — свежо тут. Я скоро вернусь.

* * *

Пили чай вдвоем — Мария Семеновна с Наташей Павловной, — больше помалкивали. «Как чужие, — подумалось Марии Семеновне, — Когда же это случилось? (Она помнила, что это случилось, когда в доме появился Суханов, но ей хотелось, чтобы это было не так, а как-то иначе, но вот как — этого она не знала.) Почему это произошло?»

Наташа Павловна догадывалась, что мучает Марию Семеновну, и чувствовала себя кругом виноватой, хотя и не находила своей вины. Это чувство виновности без видимой вины угнетало ее все больше и сильнее, и ей начинало казаться, что она становится безвольной. Даже сегодня она делала не то, что ей хотелось бы делать: собиралась сказать то, а произносила это, решила побыть одна, а вместо этого вышла к столу. Эти нежелательные жесты и поступки, «мелочевка», как она называла их, в другое время остались бы незамеченными — ведь человек всю жизнь противоречит сам себе, — но теперь она начала придавать им особый смысл. «Жить без смысла и жить со смыслом, — подумала она. — Разве это в конечном счете не одно и то же? — И вдруг к ней вернулась прежняя счастливая мысль: — Уехать! Немедленно уехать. На неделю, на месяц, на год. Может, на всю жизнь!..»

— Ты что-то хотела сказать? — участливо спросила Мария Семеновна.

Наташа Павловна грустно покачала головой.

— А я смотрю — ты будто даже губами пошевелила.

— Пустяки какие-то пришли на память. Появились и улетели, как мотыльки. Я их даже не разглядела, — промолвила Наташа Павловна и даже ужаснулась: «Ведь я солгала. Взяла и походя солгала. Зачем я это делаю? Нет, только уехать. И не медлить. И не надо ничего ждать».