Виланд

Я внимательно посмотрел в его смешливые глаза, он улыбался.

– Твое «нравится» стоит нам с Ульрихом много нервов, – серьезно произнес я.

– Оставь, – отмахнулся Франц, – кого ты тут испугался? Свою силу они могут демонстрировать лишь им. – И он кивнул в сторону бараков, возле которых виднелись разрозненные группы заключенных. – В действительности на себя подобных у них не хватит смелости. По крайней мере, у таких, как Штенке. Беда в том, что Штенке и ему подобные мыслят о себе лучше, чем есть на то основания.

– Так зачем это надо? – Я кивнул на газету, переводя тему.

– Бедственное положение немецкого меньшинства в Судетах – отличное оправдание для вступления наших войск в Чехословакию. Тем более сейчас, когда чехи объявили мобилизацию. Нужно отдать им должное, в отличие от Австрии, они не собираются сдаваться без боя.

– Без военной мощи Англии и Франции эти потуги ничего не стоят, и все это прекрасно понимают.

– А томми[58]

боятся возможной войны как огня, – задумчиво протянул Франц, – и вряд ли полезут в заваруху. Потому и здесь фокус может получиться.

Он по-прежнему смотрел в сторону бараков, внимательно следя за мелкими понурыми фигурами арестантов.

– Но, боюсь, лично для нас последствия захвата новых территорий будут не самыми веселыми, – наконец произнес он.

– Что ты имеешь в виду?

– Лагерь, – коротко ответил он, – новые территории – новые узники. А мы и со старыми-то с трудом управляемся.

Стоило признать, что тут Франц был прав без всяких оговорок. Во время летних рейдов криминальной полиции в лагеря хлынули тысячи асоциальных элементов. Бараки трещали от поганых попрошаек, нищих, бродяг и алкоголиков, отлынивавших от работы и даже не желавших искать ее, но лишь сосущих трудовые пособия. Некоторые из них, чертовы вольные художники, умудрялись всю жизнь избегать работы и нигде не числиться. Предполагалось, что их примет Бухенвальд, но там попросту не справились с таким валом, а потому часть этого сброда получили мы и Заксенхаузен. Бараки, перегруженные в пять, а то и в шесть раз, мигом стали рассадником заразы. Снабжение не справлялось: не хватало питания, воды, медикаментов, старую норму делили на всех. На исходе были также обувь и шляпы. В конце концов их попросту перестали выдавать, и заключенные возвращались с дневных работ на разбитых, окровавленных ногах и с горячими раздутыми головами. Вместе с поваленными деревьями валились и они, и впору было хоронить их там же, в вырытых ими траншеях для труб или в каналах, но вместо этого приходилось заставлять других заключенных тащить этих полумертвых доходяг обратно в лагерь. В бараках их раны воспалялись и загнивали. Эпидемии бушевали одна за другой, и естественная убыль резко пошла вверх. За последний год количество смертей увеличилось до невообразимых цифр: согласно последним отчетам – почти четыре сотни заключенных, что на фоне трех десятков за предыдущие полтора года выглядело ужасающе. И это только в Дахау. Я боялся представить, какими цифры были в неподготовленном Маутхаузене или Бухенвальде. И это был не конец: по слухам, полиция собиралась провести новые рейды против цыган, которых в Германии проживало больше двадцати пяти тысяч.

Тем временем газеты продолжали нагнетать истерию по поводу происходящего в Судетах, что, впрочем, совершенно не вязалось с тем, что Франц услышал по английской радиостанции: якобы в сентябре президент Чехословакии Эдвард Бенеш принял в Градчанах лидеров судетских немцев и удовлетворил все их требования.

– Думаю, это поставило фюрера в тупик, – ухмылялся Франц, – и как теперь оправдать наши притязания на Судеты?

– Мне не нравится, что ты находишь это смешным, – честно признался я, – судетские немцы всего лишь жаждут вернуться в лоно рейха.

– Что значит «вернуться»? Они проживали на территории бывшей Австро-Венгрии, которая никогда не входила в состав Германии.

– Это условности. Ты знаешь, что я имею в виду.

– В одном ты прав, им доведется вернуться. Не пройдет и года. Англия не станет рисковать ни единым солдатом, чтобы предотвратить это. Даже не знаю, что это – признание высшей ценности человеческой жизни или трусость? – И он подмигнул.

Франц ошибся только в одном – в сроках. В конце сентября в результате соглашения, подписанного в Мюнхене[59], почти восемнадцать тысяч квадратных чехословацких километров стали германскими и почти три миллиона проживавших там граждан стали немцами. Вновь не произведя ни одного выстрела, Германия получила огромные запасы полезных ископаемых, сырья для химической и текстильной промышленности, а также богатые запасы древесины. Престиж фюрера и любовь к нему взлетели до небес.