Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

То же касается и описания подавленного душевного состояния героя: «Мир кончился – прежнего, привычного мира с ясной перспективой улиц, стремящихся вдаль, для него больше не существует, раз Кэтрин помолвлена с другим».

В надуманных, при этом не слишком выразительных метафорах; в «По морю прочь» они намного ярче. Старый, полинявший малиновый халат Уильяма Родни сравнивается, к примеру, с «лежалой травой под камнем».

Обвинила бы себя в старых как мир фабульных ходах. В изрядно затасканных любовных треугольниках. В одном гипотенуза – он, Ралф Дэнем; в другом – она, Кэтрин Хилбери; и гипотенузы эти в финале, на радость читателю, пересекутся – как пересекались они на протяжении столетий в романах и пьесах классического репертуара. Обвинила бы в изображении трогательно невежественной героини («Я действительно терпеть не могу книги – любые»), которая тем и подкупает, что до всего доходит своим умом; Шекспира не читала, Тициана не любит. В традиционном комедийном приеме «ошибочного опознания»: герои страдают от неразделенной любви, мучаются ревностью, не ведая своего счастья, которое грядет и всем, кроме них, давно очевидно.

Но ведь следовать традиции – еще не значит плохо писать. Тем более если это славная традиция английской прозы xviii – начала xix века, столь близкая Вирджинии Вулф. Если автор ориентируется на роман Джейн Остин, в котором (как, впрочем, и в просветительских романах Филдинга и Смоллетта) в основе и сюжетных перипетий, и характеров, и конфликтов, и даже основной идеи лежит антитеза. Вспомним: «Гордость и предубеждение», «Чувство и чувствительность». Вот и у Вирджинии Вулф этот прием, как и у Джейн Остин, «работает» уже в заглавии; и первоначальное – «Мечты и реальность», и окончательное – «День и ночь» прозрачно намекают на антитетичность всего, что есть в книге. Старый викторианский век противопоставляется в книге Вулф новому, эдвардианскому. Мечта – реальности. Дети – отцам. Чувственность – непорочности. Богатый дом героини в Челси – убогому жилищу героя в Хайгейте.

Разбиваются на пары и действующие лица. Кэтрин Хилбери противопоставлена Ралфу Дэнему; гордостью и предубеждением, в отличие от романа Джейн Остин, конфликт между героем и героиней, впрочем, не исчерпывается; у Вулф, в отличие от Остин, он носит в большей степени социальный характер, хотя, конечно, и психологический тоже. Скромный стряпчий Ралф Дэнем противопоставляется сибариту и эрудиту, завидному жениху Уильяму Родни. Кэтрин Хилбери – хозяйке клуба «свободного диспута», суфражистке, наследнице идей «новых женщин» Мэри Дэчет. Кассандра Отуэй, воплощение традиционных викторианских ценностей, – Кэтрин Хилбери, женщине «на распутье»; в образе героини нашли отражение авторские размышления о судьбе современной женщины.

Заложена дихотомия даже в образе самой Кэтрин. Ее прообраз, о чем писала сама Вирджиния Вулф, – Ванесса Белл; старшая сестра узнала себя в Кэтрин Хилбери, о чем писала Роджеру Фраю, когда до публикации оставалось еще немало времени, и работа над книгой продолжалась: «В этой книге главная героиня – я. Вирджиния изобразила меня самодовольной резонеркой. Строгой и требовательной молодой женщиной». Вместе с тем, присутствует в книге и автобиографический мотив. Имеется некоторое сходство героини и с самой Вирджинией, ведь Кэтрин как-никак – дама литературная (даром что малообразованная). На пару с матерью она – подобно Вирджинии, одно время, как мы помним, работавшей над биографией отца, – сочиняет биографию своего предка, «великого поэта» Ричарда Элардиса.

Уже по первым нескольким страницам этого большого – даже по викторианским меркам – романа видно, что начинающую романистку не зря сравнивают с Джейн Остин: Вулф владеет искусством меткой, ироничной характеристики, язвительность которой, как и у автора «Мэнсфилд-парка», распознаёшь далеко не сразу. «Единственно, чего миссис Хилбери терпеть не могла, – многозначительно замечает писательница о хозяйке дома в Чейн-Уоке, – так это прозаическую сторону застолья».

Уверенно и столь же метко и кратко набрасывает Вулф и психологические портреты. Ралф Дэнем, скромный клерк из адвокатской конторы, впервые оказавшись в «дворянском гнезде» семейства Хилбери в Челси, так волнуется, что сдавливает в руке чашку: «кажется, еще немного, и на фарфоре останется вмятина». Впрочем, довольно скоро он берет себя в руки и переходит в наступление. «А не трудно жить в тени предков?» – язвительно осведомляется он, когда Кэтрин, «немногословная барышня с грустными глазами, на дне которых пряталась усмешка», из тех юных дев, что, подобно гончаровской Ольге Ильинской, «чутко прислушивается к голосу своего инстинкта», демонстрирует ему, привыкшему к своему убогому и безликому жилищу в Хайгейте, старинную мебель и портреты в золоченых рамах.