Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Главная же – модернистская – примета рассказов В.Вулф – отсутствие единой картины мира. У Шекспира мир «вывихнут», у Хаима Сутина искривлен (вспомним его покосившиеся, словно пьяные, дома и деревья), а у Вулф – разъят, расколот, рассыпан на мельчайшие частицы; по всей вероятности, именно это и имела в виду Вирджиния, когда в спорах с Форстером говорила, что она разрушает реальность. И собрать эти осколки, частицы в единое целое не представляется возможным. Ибо это противоречило бы сказанному в «Современной литературе»: «Давайте описывать мельчайшие частицы, как они западают в сознание, в том порядке, в каком они западают…»

«Окунувшись в великий источник жизни» («Ненаписанный роман»), читая жизнь по лицам окружающих ее людей и предметов, В.Вулф увлекает читателя в нескончаемый, сбивчивый поток разнородных, несочетаемых мыслей, впечатлений, ассоциаций, метафор.

«Всё, что тебе сейчас надо, –

это встать у окна и дать своей ритмической стихии выплеснуться и отхлынуть… пока одно не растворится в другом, и такси не затанцуют с нарциссами», – рекомендует Вулф начинающему автору в эссе 1932 года «Письмо к молодому поэту».

Вот один из многочисленных примеров подобного ассоциативного письма, где «такси танцуют с нарциссами»:

«Теперь глаза ее открыты, взгляд нацелен; а человеческий взгляд – как бы точнее определить? – он открывает, отъединяет – стоит притронуться к стебельку, и мотылек вспорхнул – мотылек, что вечерами парит над желтым цветком; вскинешь, поднимешь руку, и он уже вспорхнул, воспарил, взмыл. Не подниму я руки. Пари, так уж и быть, порхай, жизнь, душа, дух – как тебя ни именовать – Минни Марш, – и я над своим цветком – и ястреб над зарей – всегда одиноко, иначе чего стоит наша жизнь?»

Уследить за авторской мыслью (а вернее, за мыслью Хильды Марш из «Ненаписанного рассказа») непросто: начинается это «движение сознания» с человеческого взгляда, а заканчивается цветком, ястребом и «нашей жизнью» – такое и у Джойса встретишь нечасто.

В интерпретации В.Вулф «наша жизнь» напоминает нечто вроде многоцветной, хаотичной, а на самом деле тщательно продуманной мозаики, состоящей из разнородных элементов, между собой, как на картинах Курта Швиттерса или Аршила Горки, никак не связанных лишь при беглом, поверхностном взгляде:

«Веером ноги, мужские и женские… вспыхивает огонь в камине… блестят глаза… за окном разгружают фургон… кренится мраморная плита… мисс Липучкинс пьет чай у конторки…» («Понедельник ли, вторник»).

И эта многоцветная мозаика являет собой новую красоту, принципиально отличающуюся от красоты традиционной. Побывав в 1909 году вместе с Беллами в Италии, Вирджиния сравнивает свое искусство, свое понятие красоты с фресками Перуджино в Колледжио-ди-Камбио в Перудже:

«Я добиваюсь совсем другой красоты, добиваюсь симметрии посредством разобщенности, разлада. Иду по следам, которые оставляет рассудок, продирающийся сквозь мир. Добиваюсь, в конечном счете, некоего единого целого, состоящего из трепещущих фрагментов. И для меня это процесс естественный – полет ума. Разве они добиваются того же?»

«Состоящий из трепещущих фрагментов» мир Вулф искривлен, многообразен:

«В моих книгах ощущается многообразие стилей и тем, ибо таков, в сущности, мой темперамент».

И в то же время – как у Рене Магритта, вообще у сюрреалистов – жизнеподобен, предельно, я бы даже сказал, намеренно, издевательски точен в деталях. Точность словно бы оттеняет разгулявшееся воображение. Наблюдательность Вулф, как у всякого большого писателя, достоверна и недостоверна одновременно, писательница видит то, что доступно и в то же время недоступно обычному взгляду:

«У старшего была странно резкая и неровная походка. Он выбрасывал вперед руку и круто вздергивал головой, совсем как нетерпеливая лошадь, впряженная в экипаж, которой надоело ждать у подъезда»[79].

«Тело ее обратилось в туман. Только глаза блестели, менялись и жили как бы сами по себе: глаза без тела; глаза, видевшие то, что не видно другим»[80].