Но что откровенно возмутило Н. — это письмо Виссариона, адресованное принцам, в котором кардинал задал основные направления их нравственного воспитания. Н. почти не узнавал стиль кардинала, настолько вышедшие из-под его пера слова были непривычно резки. «Знатность, — писал кардинал Никейский Палеологам, — не имеет цены без добродетелей, тем более что вы — сироты, изгнанники, нищие. Не забывайте этого и будьте всегда скромны, любезны и приветливы. Занимайтесь серьезно учением, чтобы занять впоследствии положение, вам приличествующее».
И далее кардинал переходил к главному вопросу, ставшему, по всей видимости, поводом его письма. Речь шла о досадном происшествии, о котором Н. смутно слышал и которое случилось, похоже, по пути, когда принцев везли в Рим. Якобы на одной из служб, во время молитвы за папу принцы покинули церковь. Здесь письмо Виссариона принимало угрожающий тон. Он называет подобный скандал недопустимым и, опираясь на волю покойного Фомы, ставит перед юными принцами дилемму: или следовать его советам, или покинуть Запад. Если они хотят остаться между латинянами, пускай живут как латиняне, пускай одеваются как латиняне, посещают латинскую церковь, преклоняют колено перед кардиналами и ведут себя смиренно и покорно перед папой. «У вас будет все, — подводил итог кардинал, — если вы станете подражать латинянам. В противном случае вы не получите ничего».
Боже, с каким трудом этот пафос вписывался в образ человека, так красиво и убедительно выступавшего на Флорентийском Соборе о равенстве и единении двух церквей. По-человечески, наверное, Виссарион был прав. Он искренне желал добра юным изгнанникам, оказавшимся без средств к существованию, без родителей, без близких людей в чужой стране. У них не было иного выхода, кроме как быстрее стать итальянцами, обычными итальянскими принцами. Но — Виссарион был не просто опекуном, а это были не просто дети.
Виссарион выступал в роли покровителя греческого дела в Италии, в роли покровителя всех греков. Несмотря на свою полуопалу, он оставался главным вдохновителем идеи крестового похода. С его именем разбросанные по Европе греки связывали надежды на возрождение своего государства. Он не должен был и не мог, не имел права так писать. Что касается сирот, они являлись отпрысками великой династии, последний представитель которой, сидевший на константинопольском троне, предпочел смерть унижению.
Откажись Зоя, Андрей и Мануил от своих греческих корней, это лучше всяких слов означало бы, что дело греков проиграно, что шансов нет. И Виссарион это понимал, должен был понимать. Наследники престолов, даже несуществующих, себе не принадлежат. В этой ситуации можно и нужно было пожертвовать их счастьем, счастьем трех детей, чтобы поддержать надежду на освобождение целого народа. Виссарион этого не сделал.
Более того, Н. с ужасом узнал, что Виссарион затеял приготовления к замужеству Зои. Он подобрал ей жениха, юного князя Караччоло, успел заручиться согласием папы. Дело шло к помолвке. А там не за горами, через год-полтора, и свадьба.
Н. ненавидел Виссариона, но жизнь приучила его к терпению. Он терпел. Главное решалось в Москве. Если освободится место рядом с Иоанном, Караччоло мы всегда как-нибудь уберем, успокаивал себя Н.
С Виссарионом на эту тему Н. не разговаривал. Бесполезно. Вообще их отношения в те месяцы очень напоминали предвкушение чего-то. Чего — неясно. Былой близости между ними не было, но не было и разрыва, потому что окончательного разрыва не желал никто. Виссарион продолжал поручать Н. самые различные вещи и полагаться на него. Да, он уже не заводил разговоры о сокровенном, раз Н. перестал быть его единомышленником. Тем не менее кардинал по-прежнему доверял своему бывшему ученику.
Виссарион знал, что Н. не предаст его. И в этом Виссарион не ошибся. Более того, незадолго перед этим произошел инцидент, когда они оба в последний раз по-крупному выступили вместе.
Им снова доставил головную боль Трапезунд. Н. уже толком не помнил, с чего началась вражда между Виссарионом и Трапезундом, со временем переросшая в жгучую ненависть. Ведь в свое время Виссарион оказывал протекцию критянину. Впервые они, пожалуй, всерьез схлестнулись еще в начале 50-х годов, в понтификат Николая V.
Трапезунд тогда взялся доказывать, что вульгата[10]
Святого Иеронима содержала абсолютно верный перевод стиха 21–22 Евангелия от Иоанна. Более того, он приспособлял эту сентенцию для подтверждения собственных довольно сомнительных апокалиптических прогнозов. Между тем Виссарион, как и большинство тогдашних теологов, полагал, что Святой Иероним в своем латинском переводе допустил некоторый отход от греческого текста. Виссариона не на шутку разозлило, когда Трапезунд, зная его позицию, тем не менее довольно бестактно продолжал продвигать собственную точку зрения. Виссарион запретил ему это делать. Трапезунд не послушал. И пошло-поехало.