Владимир Шаров: по ту сторону истории

Пустыня. Желто-серый такыр. Покров земли пошел трещинами и распался на части. Трещины глубоки. Уже ничего не склеить. Ветер пересыпает песок от подножья бархана вверх полого и медленно. Власть должна быть воспитана. Потом круто вниз. Всякий достигший власти достоин забвения. Если ты хочешь сделать революцию – так и делай ее. Пересыпать песок славное занятие. (1988–1989)237

Собственный, романный образ сада истории у Шарова был совершенно противоположным:

Целая жизнь – это жизнь рода, иначе трудно понять, что и для чего, есть ли во всем смысл. Жизнь одного человека чересчур коротка. Маленькие таблички с именами, что мы подвешиваем к ветвям родословного дерева, – те же листья, каждой осенью они опадают, а следующей весной проклевываются другие листья, другое их поколение, дерево же живет и живет238

.

Сергей Платонов в короткое затишье лета 1917 года, надеясь на лучшее после случившегося, похожими метафорами утешал своего более консервативного корреспондента, графа Сергея Шереметьева (главу Археографической комиссии):

Народную бурю надобно выдерживать, как выдерживают здоровые листы на крепком стебле. Я стараюсь тем сильнее питать в душе старую «веру», чем острее отчаяние от действительности. Одно только изменяется: совсем исчезает доверие к будущему нашей церковности. …Государство, верно, выдерживает, а церковь – уже давно «гроб повапленный»239.

У Шарова связанность государством и национальным «мы» уходит на второй план, сменяется идеей приватной – пускай и над-личной – преемственности рода. Но не только семья дает чувство сопричастности. Цеховые навыки историка, его способы разговорить ушедшее оказываются востребованы в самом высоком, напряженном смысле – даже если эта работа делается глубоко про себя, оказывается «посланием в бутылке» (как в жутковатом эпизоде письма, зашитого в чрево умершего в «Воскрешении Лазаря»). Шаров с его опытом академического историка согласился бы, вероятно, с коллегой-ученым из поколения своего отца, тоже прошедшим через войну и советскую идейную молодость:

Факт уходит из рук в тот момент, когда кажется, что ты уже выловил, овладел и держишь его в своих руках. Он – как рыба, которая выскользнула из рук и ушла в море. И ты уже имеешь дело не с рыбой – ты имеешь дело с морем. Факт совершает невиданные, непредуказанные, прихотливые путешествия, своего рода «одиссеи» по ступеням человеческого сознания и человеческого действия, пока где-то на самом верху он не достигает той вершины или полувершины, на которой написано, что история – это непроверяемая гипотеза. Вещь как будто бы очевидная. В нашем деле два раза опыт не поставишь. Когда его ставят, за это расплачиваются люди жизнями. Это известно везде. Вероятно или может быть, у нас в России это известнее240.