Владимир Шаров: по ту сторону истории

Мы… переносили технику в работу души человека, развивали мысли до конца, и в нас рождался и светился ослепительный сатана – сознание, которое будет тем рычагом, каким человек приподнимет и изменит вселенную.

…Из этих вот тоскующих, пустынных, раненных временем полей и должно подняться человечество на мир, угрожающий смертью, забвением и вечной пляской стихий. Из глубокого колодца – земли мы встаем и уже встали с железом в руках и сознанием.

Здесь и больше нигде человек скоро устроит над вселенной свой страшный суд, чтобы осудить ее на смерть234

.

Несколько лет спустя, еще до переезда в столицу, Платонов будет активно сотрудничать с журналом «Октябрь мысли», где подвизались тогда активные сторонники Федорова (Александр Горский и Валерьян Муравьев – бывший критик большевизма, один из авторов послевеховского сборника «Из глубины»). С Платоновым их будет сближать и разработка проблем рациональной организации труда, технического пересозидания природы в рамках цельного учения «трудоведения»235. Но всегда ли секулярный, внерелигиозный разговор о бессмертии (включая разгадку смысла истории) заводит в тоталитарный тупик? О чем, помимо «верховых революций», нужно помнить историку и писателю, размышляющему о русском ХX веке?

Эта дорога в тупик (или пропасть) выстраивается отнюдь не обязательно по «марксистско-ленинским» или технократическим принципам. Идейно небезопасными, согласно Шарову, могут оказаться самые основы нашего укоренившегося видения прошлого. В его очерках порой только резкие саркастические проговорки («…или в лагеря») позволяют почувствовать напряженность, недобровольность квазиавторского, масочного, но все же всамделишного, исторически ощутимого и достоверного «мы»:

Мы знаем, что прошлое следует правильно распланировать, вообще придать ему облик регулярный и упорядоченный. Необходимо выполоть сорняки, подрезать ветки, в зависимости от политической конъюнктуры так или иначе (в землю или в лагеря) посадить растения, которые считаются особо ценными. Главное же, наша задача – защитить прошлое от соседей, других врагов и завистников. Так мы обустраиваем и обустраиваем то, что оставили за спиной, доводя минувшее почти до канона, до стерильности. …С течением времени, если мы, как и раньше, будем настойчивы, неутомимы, в вечном стремлении к идеалу, мы его достигнем. Вообще же, имея дело с таким материалом, как прошлое, мы должны забыть о снисхождении, напротив – быть безжалостны, как Роден. Без ненужных терзаний, сомнений отсекать все лишнее и не печалиться, встречая тут и там пустоты, умолчания: главное – то, что осталось, очищено и приведено в должный вид236

.

В конце этой работы уже не садовника, но скульптора, работающего над прошлым, вероятно, окажется пейзаж, где смешаны история и природа, – пейзаж, по сути, безлюдный, пустой. Лучше всего передан он, пожалуй, в стихотворении в прозе самого Шарова, написанном по мотивам его среднеазиатской поездки как раз конца 1980‐х, времен споров о «данности иного», а также его личного выбора между наукой и романистикой: