Читаем Владимир Шаров: по ту сторону истории полностью

И все же из всех значительных русских писателей конца XX – начала XXI века Шаров выглядит наиболее герметичным: сложно говорить и о его эволюции, и о том, как он осмысливал для себя менявшуюся культурную и политическую повестку310. Тем не менее высказывания самого Шарова дают основания для прочтения его текстов как высказываний не только об истории, но и о сегодняшнем дне: «Я не просто так читал и писал работы об Иване Грозном и Смуте: люди, вырастившие меня, отчасти и я сам, все это лично пережили. Это наш общий опыт, от которого уже никуда не деться. В этом смысле я, конечно, писал и пишу о современности. Я пишу о нас, какими мы были и в позднесоветские годы, и в 90‐е годы»311

. Этот – современный – аспект творчества Шарова критикой освоен гораздо меньше, потому что для его прояснения требуются дополнительные аналитические инструменты.

Задача этой статьи – обсудить романы Владимира Шарова и окружавший их современный контекст на материале сравнения одного из ранних романов – «До и во время» – с поздним, последним – «Царством Агамемнона». Это позволит понять, как, удерживая в фокусе внимания некоторые константы творчества Шарова, можно говорить о его эволюции.

2

В произведениях Шарова несколько раз воспроизводится особого рода нарративная фигура, которую можно назвать абсурдным, или «противоестественным», родством: персонаж оказывается сыном или иным близким родственником другого персонажа, с которым он не имеет – или, по опыту предполагаемого «среднего» читателя современной беллетристики, не должен был бы иметь – ничего общего. Кажется, впервые эта нарративная фигура возникает в романе «До и во время» (1988–1991312): в нем Иосиф Сталин оказывается сыном Жермены де Сталь, дважды возрождавшей себя на протяжении XIX века с помощью корня мандрагоры и превратившейся в третьей своей реинкарнации в российскую дворянку по имени Екатерина Сталь. В романе «Царство Агамемнона» главный герой Николай Жестовский – философ, осведомитель НКВД и теневой предприниматель – во время своих странствий по Советскому Союзу в начале 1930‐х годов выдает себя за чудом выжившего великого князя Михаила Романова, а позже, уже в 1970–1980‐е, его внук, ставший советским, а затем и российским шпионом в Аргентине, – выдает себя за сына якобы выжившего Михаила Романова, Евгения.

Когда родство «Евгения Романова» и Николая Жестовского открывается в романе, оно производит сильное впечатление на читателей (даже на тех, кто начал догадываться о связи разных сюжетов романа) – потому что мир советских маргиналов из числа «бывших», к которому принадлежит Жестовский, малосовместим с «высшим светом» Буэнос-Айреса 1970‐х, в котором вращается «Евгений». (Впрочем, мы знаем этот высший свет только по описанию в английском гламурном журнале «Esquire», то есть он, возможно, представлен с точки зрения недостоверного рассказчика.)

Нарративная фигура странного или фантастического родства появляется у Шарова именно в 1988–1991 годах, скорее всего глубоко не случайно.

Абсурдное родство мадам де Сталь и Сталина в «До и во время» явственно перекликается с сюжетной основой романа Саши Соколова «Палисандрия»; это произведение вышло в свет в 1985 году, а написано, по-видимому, в первой половине 1980‐х – в США, где Саша Соколов жил с 1976 года. Его главный герой Палисандр Дальберг – якобы внук Григория Распутина и одновременно внучатый племянник Лаврентия Берии. Более дальний его предок, сэр Лэрри Дальберг – «немец грузинского происхождения (полная фамилия – Дальбергия), он связал себя первым браком с прародительницей Уинстона Черчилля, Шерри Фли, а вторым – с шотландской принцессой Пегги»313

. Сам герой многократно подчеркивает значение для него этой «родословной»: «В часы процедурных раздумий о судьбах Родины я умозрительно, но откровенно любуюсь моими досточтимыми праотцами»314. Впрочем, и другие персонажи Соколова имеют впечатляющих родственников: служанка юного Палисандра, прозванная им Эос (за то, что «развози[ла] на закусочной околесице (sic!) утреннее какао»), «приходилась кузиной монгольскому маршалу Чойбалсану»315. Связь всех этих героев – Дальберга и его «дедушек», служанки и Чойбалсана, Сталина и мадам де Сталь – представляет пародийное или как минимум явно окрашенное иронией «знание» о важнейших, но якобы скрытых от широкой публики сюжетах мировой истории.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги