Читаем Владимир Шаров: по ту сторону истории полностью

Вскоре после начала репетиций Никон свергнут, а Сертан и актеры сосланы, хотя и содержатся вместе как единая группа – явный признак того, что проект Никона, а теперь и Сертана, несмотря на официальное неодобрение, санкционирован свыше, – что Сертаном и его последователями движет коллективная одержимость. Первая и вторая половины романа – и с точки зрения сюжета, и с точки зрения стиля – разграничены на редкость необычной и эффективной цезурой. Ровно в середине романа, перед тем как актеры отправляются по Владимирскому тракту в Сибирь, приводится занимающий три страницы список актеров, разделенных строго по семьям, с соответствующими евангельскими ролями303

. Этот список составлен самим рассказчиком и основан на официальном списке партии ссыльных, из которого полностью исключена информация о прошлом актеров-крестьян (Р 163). (Это воспринимается как остраняющая параллель к сдвигам идентичности, типичным для советского периода – излюбленной территории шаровского вымысла.) С этого переломного момента актеры живут только ради своих ролей и будущего спасения. С этого момента и их судьба, и романное повествование приобретают линейный характер, и язык Шарова меняется соответственно. Больше нет необходимости замедлять восприятие читателя длинными предложениями; мы больше не «остранены» от сюжета. Скорее, в этой части главное – показать, как неумолимо раскручивается судьба дела Никона и Сертана. К тому времени, когда начнутся погромы – непрекращающаяся резня «евреев» в убеждении, что на то воля Божья, – стиль приобретает ужасающую ясность, его убийственная точность отражает практику убийства:

Убить евреев оказалось до странности легко, и христиане были смущены этой легкостью. У них еще осталось много сил, и им было обидно, что все слишком просто и быстро кончилось. Они долго готовились, долго боялись и не решались порвать со своим прошлым и с Сертаном, начать борьбу с Богом, который забыл их; и смерть евреев, как они себе ее представляли, конечно же, должна была быть другой. Получалось, что евреи обманули их. Петр понимал, что это его вина (Р 225).

Заключение

Как в романе «До и во время», так и в «Репетициях» видимое движение от смысловых темнот к ясности в конечном счете служит двум целям: оно наделяет читателя пониманием, одновременно окружая иронией предлагаемый исторический нарратив. В «До и во время», несмотря на все свои локальные победы, мадам де Сталь проигрывает в идеологической войне с Федоровым. В «Репетициях» освобождение от неуверенности и продвижение по магистрали сюжета происходит за счет принятия персонажами заданных ролей, за счет нарастающего у них ощущения правоты и уверенности в избранном пути, которые снова и снова оказываются необоснованными. Действительно, романы помогают осознать, как опасна простота: для Шарова, в отличие от позднего Толстого, жизнь и мораль сложны по определению304

; и игнорировать эту сложность – значит поддаться искушениям революционного импульса. В конце концов Шарова интересует не «магистраль» истории – версия из учебника, версия победителей, – а «боковые ответвления, никогда не получившие развития»305. Точно так же в его собственных романах магистраль возвращает нас к ответвлениям, а ясность – к сложности.

Только самый конец «Репетиций», кажется, выводит читателя из бесконечного цикла неудавшегося мессианства и насилия, из дихотомий, о которых идет речь в этой статье. Но и в этом просвечивает ирония, указывая на следующий уровень рефлексии. История «Репетиций» не завершается бегством, которым формально заканчивается сюжет романа, но продолжается в его начале, когда Кобылин, тот самый сбежавший мальчик, пересказывает свою историю двум молодым людям, теперь в нее вовлеченным, – рассказчику и его напарнику-переводчику Мише Берлину. Их собственное последующее погружение в историю (особенно заметное в случае с Мишей, который неожиданно посещает рассказчика последней ночью в Томске, чтобы проработать оставшийся кусочек текста) как бы повторяет в еще одной mise en abyme все стадии заражения и погружения, разыгрываемые в макрокосмосе романа Сертаном и его актерами.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги