Владимир Шаров: по ту сторону истории

Очевидно, что выдвижение на первый план романного жанра историка коррелирует с сосредоточенностью современной российской культуры на истории, порождающей непримиримо конфликтующие между собой дискурсы.

Среди отечественных прозаиков, систематически делающих своими героями историков (как профессиональных, так и «стихийных»), отчетливо выделяется Владимир Шаров, предложивший одну из наиболее радикальных концептуализаций отечественной истории.

1

Оптика Шарова была настроена на фиксацию в историческом процессе совпадений и «рифм», в силу чего он оказался склонен не к дистинкциям, а к акцентированию схожести различных эпох (например, церковного раскола XVII столетия и Октябрьской революции344) и фигур. На таком подходе основаны все его программные эссе, такие как «Верховые революции», «Конфликт цивилизаций: подводная часть», «Октябрь семнадцатого года и конец истории». А корпус романов Шарова, над которым он работал на протяжении четырех десятилетий, целиком посвящен устойчивым механизмам и закономерностям отечественной истории, осмысляемой в двойственной перспективе: с одной стороны, в качестве суммы взаимосвязанных комментариев к универсальной Священной истории, с другой же – неизменно неудачных попыток ее воспроизведения345.

Будучи принципиально «открытыми произведениями» (в терминологии У. Эко), шаровские романы неизменно порождают череду трудноразрешимых вопросов, ответить на которые едва ли возможно без анализа их нарративной организации. По словам В. Тюпы, «[п]риблизиться к концептуальной позиции автора означает углубиться в смысл сказанного-услышанного, таящийся в нарративной структуре текста»346

. Применительно к романам Шарова этот тезис обретает особую актуальность.

Предваряя эссе «Как я писал роман „Репетиции“», Шаров подчеркивал: опубликованные друг за другом в начале 1990‐х романы «След в след» и «Репетиции», «как и работа над романом „До и во время“, сами собой так переплелись, что мне и сейчас трудно их разделить»347. А в беседе с М. Липовецким прозаик, варьируя тезис о плотности взаимосвязи своих текстов, заявил: «…я, конечно, пишу не одну книгу, но надеюсь, что каждый мой новый роман дополняет предыдущие»348.

Присущая Шарову напряженная сосредоточенность на нескольких ключевых темах (о которых подробнее будет сказано ниже) связана, как кажется, с пониманием литературного текста, постулированным им в одном из эссе. Приведем это программное и, в сущности, автоописательное рассуждение:

Язык удивительно не точен, он принципиально условен и абстрактен, оттого небольшое камерное стихотворение, как и многоплановый, многонаселенный, словно город, роман, всегда есть объяснение и толкование одного-единственного слова349.

Однако даже не принимая во внимание столь последовательную авторскую металитературную рефлексию, можно сказать, что поэтика Шарова в общих чертах сложилась уже в первом романе «След в след», где он использовал пересказ как центральный способ наррации, обнаружил свою тематику и комплекс основных мотивов, сформировал систему персонажей. Все эти элементы поэтики впоследствии стали инвариантными для корпуса шаровских романов в целом. Кроме того, прозаик регулярно усиливал связь романов между собой практически дословно совпадающими фрагментами, которые «перемещались» из одного текста в другой.

Иными словами, найденные в дебютном романе материал и приемы работы с ним в следующих восьми усложнялись и оттачивались, но принципиальных трансформаций, как нам представляется, не произошло. Эта особенность шаровских романов, сложившихся в грандиозный по объему метароман, дает основания рассматривать специфику их нарративного устройства и его функций, не останавливаясь в данной статье на вопросе о динамике того или иного элемента поэтики от романа к роману, а ограничиваясь анализом репрезентативных примеров. Вместе с тем релевантность выявленных и проиллюстрированных этими примерами тенденций для всей прозы Шарова представляется несомненной.

2

То, что под пером Шарова история текстуализируется350, а его романы складываются не непосредственно из событий, а из рассказов (чаще – пересказов) об этих событиях, неоднократно отмечали критики и литературоведы351. Однако эти верные замечания преимущественно имеют характер отдельных, точечных наблюдений, поскольку никто из писавших о прозе Шарова не ставил перед собой задачи системного рассмотрения специфики ее нарративной организации и скрывающихся за повествовательной структурой идеологических импликаций.