Владимир Шаров: по ту сторону истории

Медленно, шаг за шагом, я собирал наши семейные предания, пока вдруг не обнаружил, что лакун сделалось меньше, края рассказанных историй и легенд сблизились, начали цеплять друг друга и наконец соединились в

ИСТОРИЮ МОЕГО РОДА369.

Этот пример показывает, как при реализации темы продолжения одним человеком жизни другого формальный и тематический уровни романных конструкций Шарова оказываются изоморфными.

3

На уровне нарративной организации палимпсестность романов Шарова достигается, как уже говорилось, с помощью сочетания пересказа и приема «текст в тексте». Примеры того, как пересказ сосуществует с текстами, включенными в повествование целиком, многочисленны. Наиболее отчетливо это происходит в романе «След в след». Помимо пересказов в нем содержатся три вставных текста, приведенных дословно и имеющих собственные заглавия («Важное задание», «Семейная революция» и «История моего рода»), а также несколько стихотворений, опубликованных позднее в единственном поэтическом сборнике Шарова «Рама воды». Любопытно, что в первом, журнальном варианте романа370

содержался также объемный трактат под названием «Психология русской истории» (первая версия эссе «Верховые революции»), убранный автором при переизданиях. В последнем же романе, «Царство Агамемнона», чрезвычайно подробный пересказ статьи из журнала «Esquire», выполненный первичным нарратором, соседствует с эссе «Бал у сатаны: его этика и эстетика».

Далее сосредоточимся на пересказе371. В каждом романе Шарова содержатся радикальные философские, историософские, теологические доктрины. Характерно, что все они даются исключительно в пересказе, вследствие чего их авторы становятся персонажами рамочных историй первичных или вторичных нарраторов372. Иначе говоря, первичный нарратор, рассказывающий обрамляющую историю, никогда не является у Шарова носителем магистральной философской, теологической или историософской концепции; он, как правило, движим стремлением собрать разнородные интеллектуальные «следы», оставшиеся от самых разных людей

373. Это стремление мотивируется различными идейными и/или психологическими причинами, общим знаменателем которых является необходимость в меморизации. Так реализуется магистральный этический жест шаровских персонажей – нарративная фиксация памяти о людях (равнозначная их воскрешению374), проигнорированных «большими нарративами»375

. Перефразируя известную формулу, можно сказать, что в романах Шарова homo conservat omnia.

Яркий пример выстраивания сюжета с помощью многоступенчатой последовательности пересказов демонстрирует роман «Возвращение в Египет», в котором возрастанию степени насыщенности пересказа способствует его эпистолярная форма. Уже во втором письме Наталья пересказывает Ларисе историю о том, как главный герой романа и их общий родственник Коля (Николай Васильевич Гоголь (Второй)) выводил с Памира сектантов, спасая их от преследований. Этот пересказ основан на рассказе Сони, на момент начала романа – Колиной вдовы. Однако и Соня не была свидетелем этого события, а знала о нем лишь со слов самого Коли376. В результате перед читателем, рискующим запутаться в нагромождении пересказов с самых первых страниц, вырастает следующая цепочка, соединяющая первого рассказчика истории с его финальным адресатом в романном мире: Коля – Соня – Наташа – Лариса.

Оригиналы пересказываемых историй чаще всего остаются «за кадром», не приводятся в текстах романов в своем первоначальном виде. При этом их авторы оказывают важное, а подчас и решающее идеологическое влияние на пересказывающих. В «Возвращении в Египет» мировоззрение Коли определяет его лагерный товарищ, «кормчий» корабля бегунов Капралов, чьи идеи разбросаны по Колиным письмам к разным адресатам. Более трети (19 из 50) содержащихся в папке № 1 писем Коли начинаются со ссылки на слова Капралова («Кормчий говорит, что…»; «Кормчий много говорит о…»; «Кормчий не ценит…»; «Кормчий убежден, что…» и т. п.). Однако постепенно капраловскими идеями проникаются и другие персонажи-нарраторы. Например, в одном из писем папки № 9 на слова кормчего ссылается уже не Коля, а дядя Петр (в адресованном Коле письме): «Кормчий говорит, что Спаситель не явится, прежде чем род человеческий не переварит яблоко, соблазнившее прародителей»377. Поэтому в качестве автора письма по инерции воспринимается скорее не дядя Петр, а его племянник Коля. При этом сам кормчий так и не становится автором или даже адресатом ни одного из сотен составляющих роман писем.