Владимир Шаров: по ту сторону истории

Также мне представляется если не ложным, то по крайней мере недостаточным возможное объяснение занятой Роднянской и ее единомышленниками позиции общим, теоретическо-философским неприятием постмодернистской эпистемологической парадигмы (в рамках которой они и рассматривали тексты Шаровы) как ставящей под сомнение само понятие реальности и утверждающей автореференциальность нарративных конструкций.

Литературные приемы, задействованные в текстах Шарова, представлялись его оппонентам недопустимыми прежде всего в отношении того материала, к которому они применялись.

За подменой исторического пространства несуществующим… мне чудится небезосновательная уверенность автора, авторов, что живут они и пишут в стране, где уже ничего ни для кого не имеет значения. Отмерло культурное требование почтительности к имевшему место быть457

.

Чуть позже Роднянской будет вторить Мария Ремизова:

…в последнее время стало как-то крайне популярно ворошить больное прошлое. Анатолий Азольский написал «Клетку» (премия Букера), «Кровь», Шаров – «Старую девочку», ковыряет свою борозденку Владимир Сорокин. И все как-то так, с реконструкциями, да с игровым подмаргиванием, шуткой-смехом, что называется. Ладно, допустим, герой умирает сначала в трагедии, потом в комедии. Так что же профанируем? Сталина? А до кучи и всех остальных – кого угораздило родиться и помереть в неудачное время. В комедии приходит конец не одному герою, игрушечными становятся и все остальные участники458.