Читаем Владимир Шаров: по ту сторону истории полностью

Шаров сопоставляет ситуации из различных исторических периодов, культур, уровней развития и с помощью фантазии выстраивает поразительные параллели. Действительно, если энцев крестили, то почему бы им не отправиться на своих оленях через белорусские болота в Святую Землю? В тех частях романа, где действие происходит в реальном времени, и дети, и энцы, отправившиеся в Святую землю, пропадают без вести или погибают. Но все основные сюжетные линии романа стягиваются в эпизод заключительной процессии – видение одной из центральных героинь романа, юродивой и праведницы Дуси. Дуся может провидеть будущее, как она делает это в начале «Будьте как дети». Когда заболевает маленькая девочка, вместо того чтобы способствовать ее излечению, Дуся, наоборот, выпрашивает для нее смерть: «Сейчас она – чистый ангел – умрет – сподобится рая небесного, а дай ей вырасти – греха будет столько, что никакие молитвы не помогут» (БКД 10).

Шаров дискутирует со сторонниками поучительного, дидактического взгляда на литературу, на ее способность формировать или искажать картину мира в угоду политической или иной конъюнктуре. Стоит отметить, что он не подвергает сомнению право Веры на художественный вымысел, хотя вся ситуация представляет собой, конечно, ироническое описание советской детской литературы: здесь есть и гротеск, и пародия на детские книги о революционерах, и на советский фольклор (так называемые «новины» – советские былины), и на культ Ленина. По плану Веры, когда поколение детей, взращенное на подобной литературе, повзрослеет, эти былины постепенно приобретут статус официальных биографий и исторических документов. Это должно случиться, по ее расчетам, через поколение, или через тридцать лет. Отметим здесь пересчет времени по поколениям, что соответствует времени памяти.

Умирание по Шарову – это «отступление в детство». Сюжетная линия о судьбе праведницы Дуси заканчивается описанием последних месяцев ее жизни, в параллель к сюжету о последних годах жизни Ленина. Для автора будущее и есть возвращение «на круги своя», к библейским и мифологическим истокам. В заключении романа «До и во время» на вопрос повествователя «А с нами что будет?» следует очень неопределенный ответ: «Не знаю, похоже, что нас пока сохранили как память о той жизни. Если Господь решит продлить ее – мы останемся. Начнет все сначала – уйдем. Так же, как и другие…» (ДВВ 354).

Модели движения времени

По мысли Шарова, в историях человеческих судеб просматриваются модели кругового движения. В романе «След в след» жизнь как движение по кругу представлена в буквальном смысле слова: персонажи Николай, его жена Катя и их дети много лет живут внутри карусели в местном парке культуры и отдыха. А брат Николая Сергей, пациент психиатрической больницы, наблюдая чередование периодов спокойствия и беспорядков среди больных, обнаруживает, что жизнь в отделении «подчинена строгой цикличности. Цикл, словно отмеренный по линейке, продолжался ровно три месяца и кончался бунтом» (СВС 139). По кругу бегут преследуемые и преследователи в «Репетициях».

Но все же для Шарова ход времени определяется не столько цикличностью, сколько повторением некоторых базовых мифологических моделей. В «Царстве Агамемнона» он дает автокомментарий: «Забегая вперед, скажу, что, в сущности, перед нами история Электры… В повествовании микенский царь выступает под фамилией Жестовский» (ЦА 39). Комментируя исторические «круги» Шарова, М. Эпштейн называет их глубинными матрицами, формирующими религиозно-философскую базу национального сознания705

. Шаров интерпретирует российскую историю через эту многослойную матричность, включающую ветхозаветные и новозаветные параболы, экскурсы в западную историю и мифологию.

В романах Шарова мы нередко замечаем кольцевую композиционную структуру. «Старая девочка» начинается с описания самого благополучного, счастливого периода жизни Веры, когда она ведет поистине «райское» существование в Грозном: близко к природе, среди семьи и друзей, окруженная всеобщей любовью. А заканчивается роман тоже в идиллической обстановке: Верины последние годы проходят на фоне уютной жизни на подмосковной даче.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги