Владимир Шаров: по ту сторону истории

Кольцевая конструкция другого рода выстроена в романе «Будьте как дети»: образы невидимого града Китежа и открывают, и завершают его. Роман открывается одним из лучших образцов шаровского гротеска, сатирическим изложением событий Первой мировой войны, с которой для автора начинается цепь трагедий ХX века. Когда во время войны для поднятия патриотического и боевого духа была поставлена опера Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже», результат получился обратный ожиданиям. «Прослышав, что Святой град дано узреть лишь праведникам и что воды расступятся и он в прежнем великолепии всплывет из пучины прямо перед приходом Спасителя, солдаты раскаялись в грехах и, по донесениям генералов весны–лета семнадцатого года, целыми армиями стали покидать позиции и уходить на его поиски» (БКД 8). Эта фантасмагория включает как псевдоисторическую хронологию, так и описания придуманных постановок, в особенности постановки Дягилева с декорациями Чюрлёниса. Зеркальным отражением вступления является финал романа: бесконечная процессия жертв войн и насилия ХX века крестным ходом направляется для погружения в озеро Светлояр. Так время истории смыкается с бесконечным круговоротом мифологического времени.

Сценами процессий, в которых персонажи как бы переходят из конкретного исторического момента в вечность, завершается бóльшая часть романов Шарова. Мотив процессии часто связан с мотивом потопа или погружения в воду. Потоп у Шарова в библейском духе символизирует очищение от грехов и преступлений. «До и во время» тоже заканчивается потопом, который принимает очень русскую форму снегопадов и метелей, длящихся целый год, а также процессией «исхода»: уходят все старые большевики-пациенты дома для престарелых, уходят в никуда, в зимнюю ночь. В заглавии «До и во время» будущее отсутствует потому, что в будущем ожидается новый потоп, который опять должен смыть все грехи человечества.

Процессии есть и в финалах романов «Репетиции», «Мне ли не пожалеть…», «Воскрешение Лазаря», «Будьте как дети». В «Старой девочке» тоже есть похожая сцена, только расположена она не в самом конце романа (СД 359–365). Эта процессия является травестией первомайской демонстрации и организована в «элитном» воркутинском лагере, где содержатся Верины поклонники.

Процессии в конечном счете сводят вместе жертв и палачей. В «Будьте как дети» Шаров вкладывает в уста одного из персонажей, отца Никодима, такую оценку Гражданской войны: «Как-то заговорив о вражде христиан между собой, он вдруг резко перешел к нашей Гражданской войне и заявил, что она никому в укор поставлена быть не может. Те, кто в ней убивал, и те, кто погиб, каждый на свой лад хотели спасения человеческого рода» (БКД 60).

Религиозный дискурс и библейские параллели

Само по себе сопоставление российской истории со Священной историей не ново. Как показывают исследования В. Парсамова, в кризисные для России периоды подобное сопоставление широко использовалось и находило отклик у населения. Так, в эпоху вторжения Наполеона православное духовенство, чтобы поднять патриотический дух народа, обращается к населению с проповедями, построенными на параллелях между русской историей и библейским нарративом. По словам Парсамова, задачу «рассказывать народу понятным языком о том, что происходит, и воодушевлять его на сопротивление французам – церковь решала при помощи библейских образов и мотивов… Проповедники создавали библейский нарратив, внушая пастве мысль о том, что все происходящее вокруг есть лишь повторение событий, запечатленных в Священном Писании»706

, а также отождествляя Иудейское царство и Россию, Иерусалим и Москву.

Отмечая, что ветхозаветная символика в проповедях военных лет явно преобладает над новозаветными реминисценциями, Парсамов объясняет это тем, что ветхозаветный патриотизм лучше отвечал военной ситуации, чем новозаветный космополитизм. Признание России «новым Израилем» представлялось продуктивным в плане пробуждения народных чувств. Это позволяло проповедникам, с одной стороны, постоянно указывать на грехи людей перед Богом и призывать их к нравственному очищению – необходимому условию победы, а с другой, утверждать, что «россияне суть язык избранный, люди Божьи, и Россия есть страна, покровительствуемая небом»707.

Это в чем-то напоминает использование Шаровым библейского дискурса в ситуации колоссального перелома в российской жизни. Конечно, люди начала XIX века, воспитанные в религиозной культуре, более чутко воспринимали контрасты между Ветхим и Новым заветом. У Шарова же «ветхозаветный патриотизм» и «новозаветный космополитизм» не столько противоречат друг другу, сколько сливаются во вневременные модели человеческой истории.

Заключение