Властелин Колец

Увы! Ибо Эовин достался противник, непосильный для её духа и тела. Крепче стали должны быть те, кто поднимает оружие на подобного врага, чтобы самый их удар не уничтожил их. Зла судьба, направившая её этой тропой. Потому что она — прекрасная дева, красивейшая госпожа из всех урождённых королев. И всё же я не знаю, как мне следовало бы говорить о ней. Когда я впервые взглянул на Эовин и понял, как она несчастна, мне показалось, что я вижу белый цветок, стоящий прямо и гордо, изящный, как лилия, но при этом я знал, что он твёрд, словно выкованный кузнецами-эльфами из стали. Но, может быть, то был мороз, который превратил его жизненные соки в лёд, и он стоял так, горько пахнущий, всё ещё прекрасный на вид, но обречённый вскоре пасть и умереть? Ведь её болезнь началась задолго до этого дня, не так ли, Эомир?

— Меня поражает, что ты спрашиваешь меня, господин, — ответил он. — Поскольку я считаю тебя безупречным в подобных вещах, как и во всём прочим; но я не знал, что сестра моя Эовин был тронута каким-либо морозом, пока она впервые не посмотрела на тебя. В дни Злоречива и чар над герцогом забота и страх висели над ней, как и надо мной, и она ухаживала за герцогом со всё возрастающей боязнью. Но это не могло привести её к подобному кризису!

— Друг мой, — сказал Гэндальф. — У тебя были кони, и армейские дела, и вольные степи; однако она, рождённая в теле девы, обладала духом и храбростью по меньшей мере под пару твоим и при этом была обречена бдеть над стариком, которого любила, словно отца, и наблюдать, как он впадает в старческое слабоумие. И доля её казалась ей более неблагодарной, чем доля посоха, на который он опирался.

Ты думаешь, что у Злоречива был яд только для ушей Теодена? "Выживший из ума старик! Что такое Дом Эорла, как не конюшня, крытая соломой, в которой в чаду пьянствуют разбойники, а их отродья катаются по полу среди собак?" Ты не слыхал этих слов прежде? Их сказал Саруман, наставник Злоречива. Хотя я не сомневаюсь, что дома Злоречив обрекал их смысл в выражения более ловкие. Господин мой, если бы сестринская любовь к вам и долг, всё ещё привязывавшие её к дому, не замыкали её уст, вы могли бы услышать, как с них срываются даже такие вещи, как эти. Но кто знает, что говорила она во тьме, в одиночестве, в горьком ночном бдении, когда вся жизнь казалась проходящей мимо, а стены её комнаты теснились вокруг, словно клетка для дикого зверя?

Тогда Эомир замолчал и посмотрел на сестру, будто заново перебирая в памяти все дни их прошлой жизни вместе. Но Арагорн сказал:

— Я видел то же, что и ты, Эомир. Среди злых забот этого мира мало более горьких и позорных для мужского сердца несчастий, чем увидеть безответную любовь столь прекрасной и превосходной госпожи. С тех пор, как я покинул её в отчаянии в Сироколье и поскакал к Тропам Мёртвых, горе и жалость не оставляли меня, и сильнее, чем страх перед той дорогой, была боязнь того, что может случиться с ней. И всё же я говорю тебе, Эомир, что тебя она любит более искренне, чем меня, потому что тебя она любит и знает, а во мне любит лишь тень и мечту — надежду на подвиги, и славу, и страны, далёкие от степей Ристании.

Быть может, мне хватит силы исцелить её тело и отозвать её из тёмной долины. Но к чему проснётся она — к надежде, забвению или отчаянию — я не знаю. И, если к отчаянию, то он умрёт, разве только не придёт иное исцеление, которого я не могу дать. Увы! Потому что деяния её поставили Эовин среди самых прославленных королев.

Тут Арагорн замолчал и всмотрелся в её лицо, которое действительно было белым, как лилия, холодным, как лёд, и твёрдым, словно высеченное из камня. Затем он наклонился, поцеловал её в лоб и тихо позвал:

— Эовин, дочь Эомунда, проснись! Ибо враг твой скончался!

Она не дрогнула, но дыхание её теперь снова стало глубже, так что грудь под белым холстом простыни поднималась и опускалась. Ещё раз растёр Арагорн два листа ацелас и кинул их в кипящую воду, затем смочил этой водой её лоб и правую руку, которая лежала на покрывале, холодная и неподвижная.

И тут показалось, стоявшим рядом — то ли потому, что Арагорн действительно обладал некой забытой силой Заокраинного Запада, то ли причиной были его слова о госпоже Эовин — что, когда благоухание травы заполнило комнату, в окно дунул свежий ветер, несущий не аромат, но воздух, полный свежести, чистоты и молодости, словно он ещё не вдыхался живыми существами, но, только что созданный, слетел с высоких снежных вершин под звёздным куполом или донёсся с дальних серебряных побережий, омываемых морской пеной.

— Проснись, Эовин, госпожа Ристании! — повторил Арагорн. Затем он взял её правую руку в свою и почувствовал, что в неё возвращается тепло вместе с жизнью. — Проснись! Тень сгинула, и вся тьма рассеялась!

Потом он вложил её руку в руку Эомира и отступил.

— Позови её! — сказал он и молча покинул комнату.

— Эовин! Эовин! — воскликнул Эомир сквозь слёзы.

А она открыла глаза и сказала:

— Эомир! Какая радость! Ведь говорили, что ты убит. Но нет, то были лишь мрачные голоса в моём сне. Долго ли я спала?