Властелин Колец

— Недолго, сестра, — ответил Эомир. — Но не думай больше об этом!

— Я странно устала, — проговорила она. — Мне нужно отдохнуть немного. Но скажи, что с Владыкой Герцогства? Увы! Не говори мне, что это был сон, потому что я знаю, что это не так. Он умер, как и предвидел.

— Он мёртв, — подтвердил Эомир. — Но он просил меня передать прощальный привет Эовин, которая была ему дороже дочери. Он лежит сейчас с великим почётом в Цитадели Гондора.

— Это прискорбно, — отозвалась Эомир, — и всё же это лучше всего, на что я осмеливалась надеяться в тёмные дни, когда казалось, что Дом Эорла стал менее славен, чем какая-нибудь пастушья овчарня. А что с оруженосцем герцога, невысокликом? Эомир, ты должен сделать его рыцарем Ристании, ибо он доблестен!

— Он лежит поблизости, в этом доме, и я пойду к нему, — ответил Гэндальф. — Эомир пока останется здесь. Однако не говори о войне и горе, пока ты опять не поправишься. Великая радость видеть тебя, столь доблестную госпожу, пробудившуюся вновь к здоровью и надежде!

— К здоровью? — произнесла Эовин. — Может быть, так. По крайней мере, пока здесь есть пустые сёдла павших всадников, одно из которых я могу занять, и есть то, что надо совершить. Но к надежде? Я не знаю.

Гэндальф с Пином прошли в комнату Мерри, и здесь они нашли Арагорна, стоящего у кровати.

— Бедный старина Мерри! — воскликнул Пин и бегом бросился к нему, потому что ему показалось, что друг выглядит хуже и лицо его посерело, словно на нём лежат многие годы горя; и Пина охватил внезапный страх, что Мерри умрёт.

— Не пугайся, — сказал Арагорн. — Я пришёл вовремя, и я вызвал его назад. Сейчас он устал и охвачен горем, и, осмелившись ударить то смертоносное создание, понёс такой же урон, что и госпожа Эовин. Но это зло может быть исправлено, настолько весел и силён его дух. Горе своё он не забудет, но оно не затемнит его сердца, а лишь умудрит его.

Потом Арагорн опустил руку на голову Мерри и, ласково проведя по его каштановым кудрям, коснулся век и позвал его по имени. И, когда благоухание ацелас незаметно разлилось по комнате, словно аромат фруктового сада и медового вереска в солнечном свете, над которым жужжат пчёлы, Мерри внезапно проснулся и сказал:

— Я голоден. Сколько времени?

— Ужин уже кончился, — ответил Пин, — хотя, ручаюсь, я смог бы принести для тебя чего-нибудь, если мне разрешат.

— Непременно разрешат, — сказал Гэндальф, — как и любую вещь, какую только пожелает этот Всадник Ристании, если только она найдётся в Минас Тирите, где его имя в почёте.

— Отлично! — сказал Мерри. — Тогда я сперва охотно получил бы ужин, а затем трубку. — Тут лицо его омрачилось. — Нет, не трубку. Не думаю, что я буду курить снова.

— Почему? — спросил Пин.

— Так, — медленно проговорил Мерри. — Он умер. Мне всё вспомнилось. Он сказал, что ему жаль, что ему никогда уже не представится возможности потолковать со мной об истории табака. Почти последнее, что он сказал. Я никогда не смогу курить снова без того, чтобы не думать о нём и о том дне, Пин, когда он прискакал в Скальбург и был так любезен.

— Тогда кури и думай о нём! — сказал Арагорн. — Потому что он был добросердечен, и был великим герцогом, и исполнил свои клятвы, и поднялся из теней к последнему прекрасному утру. Хотя твоя служба ему была коротка, она будет для тебя радостным и почётным воспоминанием до конца твоих дней.

Мерри улыбнулся.

— Тогда ладно, — сказал он. — Я буду курить и думать, если Бродяжник обеспечит всё необходимое. У меня в сумке оставалось кое-что от Сарумановского лучшего, но я понятия не имею, что сталось с ней в битве.

— Мастер Мериардок, — возразил Арагорн. — Если вы полагаете, что я прошёл через горы и королевство Гондора с огнём и мечом для того, чтобы принести табачка беззаботному солдату, который бросает свой скарб, вы ошибаетесь. Если твоя сумка не найдётся, тогда пошли за знатоком трав этих Лечебниц. И он сообщит тебе, что он не знает, чтобы трава, которую ты просишь, обладала каким-нибудь достоинством, но что её называют западный бурьян по-простому и галенас по-благородному и ещё массой имён на других, более учёных языках, и, добавив несколько полузабытых строк, которых он не понимает, он, полный сожаления, сообщит тебе, что ничего подобного нет в доме, и оставит тебя размышлять над историей языков. Как придётся поступить и мне. Потому что я не спал в такой, как эта, кровати с тех пор, как ускакал из Сироколья, и не ел с тех пор, как тьма пришла перед рассветом.

Мерри схватил его руку и поцеловал.

— Мне ужасно жаль, — сказал он. — Иди сейчас же! С той ночи в Бри мы вечно доставляем тебе одни неприятности. Но в подобных случаях мы всегда болтаем всякую чепуху и говорим даже меньше, чем значит этот пустой трёп. Мы боимся сказать лишнее. И это мешает нам подобрать подходящие слова даже там, где шутка неуместна.

— Я хорошо знаю это, иначе не обращался бы с тобой тем же образом, — ответил Арагорн. — Да процветает Шир вечно!

И, поцеловав Мерри, он вышел, и Гэндальф вышел вместе с ним.

Пин остался.