Властелин Колец

— Я один из Девяти Путников, вышедших с Митрандиром из Имладриса, — сказал Леголас, — и вместе с этим гномом, моим другом, мы пришли с господином Арагорном. Но сейчас мы хотели бы повидать наших друзей, Мериардока и Перегрина, которые, как говорят, находятся на вашем попечении.

— Вы найдёте их в Лечебницах, и я отведу вас туда, — сказал Имрагил.

— Достаточно, если ты пошлёшь кого-нибудь проводить нас, господин, — возразил Леголас, — потому что Арагорн просил передать тебе следующее: он не хочет снова входить в Город сейчас, однако капитанам необходимо срочно держать совет, и он просит, чтобы ты и Эомир из Ристании пожаловали как можно скорее в его шатёр. Митрандир уже там.

— Мы придём, — ответил Имрагил, и они учтиво распрощались.

— Это благородный господин и великий полководец людей, — заметил Леголас. — Если такие люди всё ещё встречаются в Гондоре в дни упадка, велика должна была быть его слава в дни подъёма.

— И вне всякого сомнения, что хорошие кладки — древние, и сделаны при первом строительстве, — отозвался Гимли. — С начинаниями людей всегда так: либо заморозки весной, либо засуха летом, — и вот ожидания обмануты.

— Однако редко начинания эти не приносят семян, — сказал Леголас. — И семена эти будут лежать в пыли и гнить, пока не дадут новых всходов… где и когда — непредсказуемо. Деяния людей переживут нас, Гимли.

— И всё же, в конце концов, сойдут на нет, оставив лишь пустые сожаления, я полагаю, — сказал Гимли.

— Этого эльфы не знают, — проговорил Леголас.

Тут появился слуга принца и отвёл их в Лечебницы, где они нашли своих друзей в саду, и встреча их была радостной. Некоторое время они гуляли и разговаривали, наслаждаясь короткой мирной передышкой и утром в высоких, обдуваемых ветром кругах Города. Потом, когда Мерри устал, они пошли и сели на стене спиной к зелёной лужайке лечебниц, глядя на юг, на Андуин, который тёк перед ними, мерцая на солнце, и терялся даже от взгляда Леголаса в зелёной дымке широких равнин Лебении и Южной Итилии.

И теперь, пока остальные продолжали разговаривать, Леголас замолк, неотрывно всматриваясь в солнечные дали, и вдруг увидел белых морских птиц, вьющихся над Рекой.

— Смотрите! — воскликнул он. — Чайки! Они залетели далеко вглубь страны. Чудом кажутся мне они и тревожат моё сердце. За всю мою жизнь мне не доводилось встречать их, пока мы не попали в Пеларгир, и там, когда мы скакали в битву на кораблях, я услышал их крики в воздухе и застыл, забыв про войну в Средиземье, потому что их причитающие голоса говорили мне о Море. Море! Увы! Я ещё не видел его. Но глубоко в сердцах всего моего рода скрывается томление по морю, которое опасно шевелить. Увы! Эти чайки! Никогда вновь не обрести мне покоя под буком или ильмом.

— Не говори так! — взволнованно произнёс Гимли. — Ведь в Средиземье есть ещё бессчётное множество вещей, на которые стоит посмотреть, и многое, что предстоит сделать! Но если весь прекрасный народ уйдёт к Гаваням, тусклым станет мир для тех, кто обречён остаться.

— Тусклым и совершенно унылым! — подтвердил Мерри. — Ты не должен уходить к Гаваням, Леголас. Здесь всегда будет какой-нибудь народ, большой или малый, и даже некоторые мудрые гномы, вроде Гимли, которым вы нужны. По крайней мере, я надеюсь на это. Хотя каким-то образом чувствую, что худшее в этой войне ещё впереди. Как бы я хотел, чтобы всё кончилось, и кончилось хорошо!

— Не надо так мрачно! — воскликнул Пин. — Солнце светит, и, в конце концов, мы здесь все вместе на день или на два. Я хочу побольше услышать про вас всех. Ну же, Гимли! Вы с Леголасом уже дюжину раз за это утро помянули про ваше странное путешествие с Бродяжником, но так ничего мне толком и не рассказали.

— Солнце-то, может, тут и светит, — пробурчал Гимли, но воспоминания об этом пути таковы, что я не хочу вызывать их из тьмы. Знай я, что мне предстоит, думаю, что никакая дружба не завела бы меня на Тропы Мёртвых.

— Тропы Мёртвых? — переспросил Пин. — Я слышал, что Арагорн говорил про них, но совершенно не понял, что он имел в виду. Ты не расскажешь нам чуточку подробнее?

— Не хотелось бы, — сказал Гимли. — Потому что на том пути я сгорел со стыда, я, Гимли, сын Глоина, который считал себя более выносливым, чем люди, и более бесстрашным под землёй, чем любой эльф. Но оказалось, что то и другое — пустое хвастовство, и выдержал я только благодаря воле Арагорна.

— И любви к нему тоже, — добавил Леголас. — Ибо каждый, кто знакомится с ним, начинает любить его на свой лад, даже холодные девы Ристании. Ранним утром, за день до того, как ты попал туда, Мерри, мы оставили Сироколье, и такой страх владел всем народом, что никто не пришёл взглянуть на наш отъезд, кроме госпожи Эовин, которая лежит теперь раненая в доме позади. Горьким было это прощание, и я горевал, глядя на него.

— Увы! Я думал только о себе, — произнёс Гимли. — Нет! Я не желаю говорить об этом путешествии.

Он замолк, но Пин и Мерри так настаивали на подробностях, что Леголас, наконец, не выдержал.