Вода и ветер

– Привет. Сто лет тебя не видела. Ты сегодня выглядишь просто супер. – Она поднялась на цыпочки и шепнула: – А тот, в очках, который рядом с стобой сидит, – это номер шестьдесят семь в моем списке.

– Спасибо, не надо такого счастья. Я только что упустила женщину своей мечты.

– Какой номер в твоем списке?

– Никакой.

– Тогда обидно.

– Посиди со мной, – сказала Яна. – Этот мудак попросил меня подождать его у стойки. Пошел покупать у официанта траву. Меня всё достало до потери ориентации.

– Конечно, – сказала писательница и шепнула специалисту по Клаусу Шульце, что скоро вернётся.

– Как у тебя дела? – спросила Яна, подвигая ей стул.

– Нормально. Закончила ремонт и два рассказа.

Мужики переглянулись и стали молоть чушь, преимущественно о том, какие они крутые. Разубеждать их в этом было бесполезно. Ведь любой мужик, будь он хоть трижды по колено в грязи, подсознательно считает, что он по уши в золоте. Только потому, что он мужик. (Так в ту пору думала Яна.) Вот, даже этот, без бороды и не еврей, судя по всему, слабохарактерный и ранимый, строит из себя невесть что и хлещет пиво, думая, что это придаст ему какой-то там мужественности. Нет, не придаст.

– Чего вы больше всего боитесь? – неожиданно спросил он у Яны.

– Ничего.

– Этого не может быть.

– Может.

– Не верю. Так вы не будете водку?

– Нет, не буду.

– Это святая женщина, – сказал еврей. – Она не пьёт водку. Как моя жена.

– Твоя жена не пьёт? – спросил бородач, оказавшийся музыкантом.

– А кто ей разрешит?

– Да какая она тебе жена? Может, она скоро уедет за границу, найдёт себе другого и официально никогда не выйдет за тебя замуж?

– Выйдет. Через полгода, год, ну, два. Куда она денется? Она каждый месяц тратит двадцать долларов…

Яна не расслышала, на что она тратит двадцать долларов. Видимо, на него. Нашла на кого тратить.

Вокруг становилось все больше мужиков и дыма. Бородачу позвонили на сотовый. Он обругал невидимого собеседника матом и отключил телефон.

Пьяный театральный режиссер за соседним столиком разбил очередной графин и громко обругал министра культуры. Жаль, эфэсбэшный тип уже не мог его услышать. Писатели тем временем обнялись и пошли в туалет, по дороге распевая:

Зачем меня ты надинамил?Неужли ты забыл о том,Как мы с тобой в помойной ямеОдним делились косяком?

Вы послушайте, как блеет в этой песне БГ: бе-е, бе-е. Лирический тенор. Но у писателя, бредущего в туалет, тенор был еще хуже. Даже хуже, чем его писанина.

– Мне плевать, – сказала писательница Яне, – что он там сочиняет, но такой размер стоит штуку долларов.

– Боже упаси. Ни один из них. Ломаного гроша.

Писатель Иванов грохнулся на стул и выпил водки.

– В одной из трех кабинок сортира, – сообщил он, – творится такая фигня!

– Вадим и Лёшка в вытрезвителе, – сообщил музыкант.

– Да ты чё?

– Я Лёшку выгоню на хрен. Он не хочет напрягаться, и он не получит денег за то, что не хочет напрягаться. Он по жизни не хочет напрягаться, поэтому полжизни провел в вытрезвителе. У нас завтра концерт, а я не помню, в какой тональности играть первую композицию. Ты случайно не помнишь?

– Здрасте, приплыли. У кого из нас двоих музыкальное образование?

– У Лёшки. Он в вытрезвителе.

Еврейский писатель разжился травой по дешёвке и мечтательно улыбался. Ему было плевать, что трава наполовину пересыпана зелёным чаем. Свой сборник он хотел озаглавить «Корабль травы».

– Пойдемте с нами, Маша, – предложил музыкант. – В нашей квартире есть газ, телефон и горячая вода.

– Прекрасно, – усмехнулась Яна. – Газ, чтобы отравиться, вода, чтобы утопиться, а телефон – чтобы на всякий случай вызвать «скорую».

– Маша, я вас люблю, – сказал музыкант. – Пойдемте пить водку.

– Ты в Макулатурном институте у Х случайно не учился? – спросила писательница.

– Учился. Редкостный мудак. Пойдем с нами пить водку.

– Нет, – с грустью сказала писательница. – Мне уже есть с кем пить, причем вино.

– Прискорбный факт, а вот мы с Машей уходим.

– Разве тебя зовут Маша? – спросила писательница.

– Периодически.

– Я в субботу здесь вашего Ефимова видела. Был вдребезги пьян и рисовал на салфетках всякую дрянь.

– Это непрофессиональный подход. На салфетках не надо рисовать, бумага неподходящая. На них можно только стишки писать и везде разбрасывать, как Малларме. Тем более скоро просмотр, а у него еще ни один холст не готов. Что он будет мастеру демонстрировать – салфетки?

– Говорит, что себя, поскольку он сам – произведение искусства.

– Господи, с кем я учусь… – Яна допила пиво, которое показалось ей ещё хуже, чем обычно.

– Пойдем, – с пафосом произнес бородатый музыкант.

– Сейчас всё брошу… Тань, почитай что-нибудь.

– Весь мир – бардак, – сказала молодая писательница, – все люди – бляди, а солнце – грёбаный фонарь. Ты супер. Не сердись, если я что не так сказала, я просто в понедельник ложусь в больницу на все каникулы.