Вода и ветер

Наступившая тишина была такой же омерзительной, как вкус водки.

– Зачем? – с пафосом поинтересовался писатель. – Зачем тебе это надо? Католики – поляки. Поляки – козлы.

– Спасибо, – вежливо ответила Яна.

– Я сказал, поляки, а не польки, – находчиво ответил писатель Иванов. – Что ты делаешь в России?

– Живу. Я вообще-то родилась в Подмосковье.

– Это не лезет ни в какие ворота, – заявил Иванов, отхлёбывая водки. – Поляки должны рождаться в других местах.

– Ты националист, – сказала Яна и взглянула на часы. Чёрта с два было шесть утра.

– Я?… Нет. Я всего лишь старый больной человек. Я графоман, импотент…

– Пить надо меньше.

– Помолчи. Это жизнь такая. У нас у всех психология жертвы. Я однажды встретил блядь, которой пообещал арбатский подвальчик, а ей оказался нужен трёхэтажный особняк. И тогда я понял: никогда ничего не будет. Ни арбатского подвальчика, ни комнаты с белым потолком.

Он с треском распахнул дверцу холодильника.

– Ничего! – констатировал он. – Это момент подведения итогов. В юности мне было нечего жрать, и сейчас, когда я зарабатываю приличные деньги, тоже нечего.

– Это же не твоя квартира.

– Какая разница? – Иванов подошел к перегородке и шарахнул по ней кулаком. – Лёня! Я знаю, ты всё равно не спишь!

Еврей вышел в трусах, заспанный и злой.

– Как вы с Серегой меня задолбали! Я скоро все руки отобью о ваши морды.

– Лёня, у тебя есть что пожрать? Я знаю, у тебя должна быть заначка.

– Ты что, с ума сошел?

– Не будь козлом, Лёня. Не будь уродом.

Ругаясь матом, еврей ушёл за перегородку.

– Почему ты пьешь с евреями, если ты националист? – спросила Яна.

– Лёня – нормальный человек. Только он тоже родился не в том месте.

– Мы все родились в одном месте, – раздраженно сказала Яна. – Это место называется жопа.

– Это место называется Россия, – отрезал писатель Иванов. – И я, например, не считаю, что родился в жопе. Я родился в центре Москвы. Хотя через все экономические трудности я прошел вместе со своей страной. Не так давно я жил на двести долларов в месяц.

Яна сделала героическую попытку не рассмеяться.

– У меня сломался компьютер. Я полгода не мог ни писать, ни печатать. Ты не представляешь, что это такое.

– Конечно, – кивнула Яна. – Где уж мне понять, что такое в московской квартире нищенствовать на двести долларов. Я ведь в общежитии роскошествую на двести рублей стипендии.

Повисло молчание, омерзительное, как паутина под потолком. Или вкус водки.

– Тебе нужно найти богатого мужа, – подвел итог писатель.

– Не нужно.

– Да тебе просто не предлагали много денег.

– Предлагали. Только они мне не нравятся.

– Деньги?

– Богатые мужики. Они все козлы. Все уроды. Мне не нужны богатые мужики. Мне нужен богатый жизненный опят. С его помощью вполне можно обойтись без богатых мужиков.

– Зачем тебе опыт? Зачем ты пытаешься казаться старше, чем есть? Тебе надо быть молодой, носить синие джинсы…

– Ничего мне не надо.

– Тебе надо чего-то бояться. Женщина обязательно должна чего-нибудь бояться. Чего ты больше всего на свете боишься?

– Ничего, – ответила Яна. Писатель плеснул в стакан остатки водки.

– Я связался с блядью, которой было двадцать лет. Я к тому времени уже сидел в одной ёбаной редакции, брал взятки и печатал всяких уродов, которые без взяток напечататься не могли. У меня были бабки, я ей оплатил два семестра учебы в ее поганом экономическом институте. Мне все друзья говорили, что это педофилия, и чтобы я нашёл себе нормальную тридцатилетнюю бабу. Но это, бля, была любовь, поэтому теперь я бухаю

– Это не главное в жизни, – устало заметила Яна.

– А что для тебя главное?

– Так, фигня. Картинки рисовать.

– Вот ты себе накручиваешь что-то, – злобно сказал Иванов, – а на самом деле ты – обыкновенная баба. И ты обязана это осознать!

– Что такое баба?

– Баба… ну, это, в общем, существо, которое должно быть рядом с мужчиной.

– А если я не хочу быть рядом с мужчиной?

Писатель встал и подошёл к холодильнику.

– Слушай, ты… ты правда… гомосексуалистка?

– Выходит, что так.

– Это неправильно, – писатель схватился за ручку холодильника, чтобы не упасть.

– Если судить по-твоему, то, конечно, нет. Отсюда можно позвонить?

– Звони. Лёня не спит, но ему по фиг.

Из-за перегородки вышел еврей в трусах и заорал благим матом:

– Cколько раз тебе говорить, идиот, что я сплю?! Сплю! Сплю!

– Ты дурак, – ответил Иванов, – дурак! Дурак!

Выражаясь тем же изысканным образом, еврей ушел обратно. Яна набрала номер ВГИКовской общаги. Ответил пьяный вахтёр.

– Передайте, пожалуйста, Асмоловой, что ей через пять минут позвонят. Через пять минут, – повторила она ледяным тоном и повесила трубку. Если с пьяными вахтёрами разговаривали в стиле «не могли бы вы передать…», они рявкали: «Нет, бля, не мог бы!» – и действительно не передавали.

Яна рассеянно думала, что же она ей скажет. Можно было, конечно, сыграть глубокую депрессию и с придыханием процитировать строки Цветаевой к Сонечке. Или к другой Сонечке. Но это было бы слишком пошло и глупо.

– Дожили, – сказал писатель Иванов. – Не то что пожрать – водку закусить нечем.

– Вон таракан по столу ползет. Убей и закуси.

– Ну его на хуй.