Вода и ветер

Лица из околотворческих кругов, впервые услышавшие о Женьке перед пьянкой, говорят, представляли себе современный вариант Шукшина. У меня довольно смутное представление о том, что это такое. Наверно, это самородок, вышедший в люди из народа, говорящий одновременно на «о» и с «г» фрикативным, пользующийся ещё советской электробритвой и самой старой моделью сотового телефона. В кармане у самородка должна лежать книга Шукшина, а за спиной развеваться черносотенский флаг с надписью: «Землю – крестьянам!» Но вместо этого кроманьонца из Чёрной Сотни, в глубине души предпочитающего плуг банальной видеокамере, московские интеллектуалы видели своё отражение. Правда, немного мутное. Кое-кто из них после общения с Женькой начинал ощущать себя меньшим интеллектуалом. Разумеется, начинались распускаться, как цветы зла, сплетни, выдуманные из зависти. Как же иначе? Понаехало сволочей всяких. Гады заумные иногородние. Узнав новую сплетню о себе, Женька шёл бить морду; так прошёл почти весь первый курс во ВГИКе – уже третьем по счёту вузе, в котором он учился. Как он туда попал? Это было чудо Господне. Пройти туда без блата и денег мало кому удаётся. Поэтому Женька, православный христианин, в глубине души был благодарен Иисусу Христу и каждое воскресенье мысленно ставил ему большую витую свечку.

Но сегодня Женька был страшно зол на Господа Бога нашего. Всё началось с манерного соседа Васи, автора нечитабельных артхаусных сценариев.

Достойные юноши давно уже объявили друг другу бойкот и обменивались только вопросами: «Когда ты вернёшься?» и «Помой за собой посуду». После пьянки в клубе «Проект ОГИ» Женька вернулся в общежитие к шести утра и вырубился прямо в одежде. Через пару часов его разбудил жалобный голос Васи:

– Если бы ты знал, как это тяжело – жить с гомофобом. Иногда мне снится, что он меня убил. Он мне все нервы истрепал. Создаёт совершенно невыносимую, нерабочую обстановку. И ещё врёт, что у него пропали деньги, которые якобы украл Андрей. Наверняка сам их пропил.

– Это следствие воспитания, – важно отвечала Васе очередная пида. – Я вчера его паспорт глянул, когда он вышел поссать. Повезло человеку с местом прописки. Было бы удивительно, если бы он проявлял терпимость.

– Я как верующий человек стараюсь к этому спокойно относиться. Вчера я снова убедился, что Христос нам необходим. Надо людей прощать. Он же не виноват, что он подонок. Может, это его карма.

Женька открыл глаза и попытался сформулировать, что его больше потрясло: обвинение во лжи, приведённый молодой человек – мажор с белыми волосами, смазанными гелем, или Васин коктейль из кармы и Христа, но смог сказать в ответ на эти лицемерные разглагольствования лишь одно:

– Христос запрещает содомию, ёбаные воры.

Пида начала материться, угрожать и получила пустой бутылкой по голове. Вася побежал за вахтёршей, та позвонила коменданту, и уже к полудню Женьке было предложено освободить общежитие на две недели в связи с грубым нарушением правил проживания.

Хорошо, что у матери скоро день рождения, думал выселенный. Есть повод приехать. Правду можно не разглашать.

Да и что хорошего Женька мог услышать от своего отца, директора школы, в ответ на правду? То, что он сам виноват, надо было не тащиться в Москву, а становиться учителем, как отец, и сидеть дома, где нет пидарасов, и всё это на о ч е н ь повышенных тонах.

Отец не гордился достижениями сына, искренне считая их полной хуйнёй, и не интересовался авторским кино, предпочитая боевики и советские комедии. Женька считал своим долгом когда-нибудь снять такое кино, которое абсолютно не понравится его отцу и, более того, заставит его выкинуть телевизор в окно, как это однажды сделал приходской священник отец Александр после просмотра фильма, в оформлении декораций которого отец Александр когда-то участвовал. Но вот в титрах фамилии будущего настоятеля не оказалось. Это была месть известного режиссёра, который узнал от третьих лиц, что за спиной декоратор обзывает его мудаком, бабником и пьяницей. Как Иисус Христос, будущий настоятель пострадал за правду.

По уважительной причине отсутствия денег Женька добирался автостопом. До родной помойки оставалось километров двадцать, и эти двадцать километров было проехать труднее, чем пару сотен по трассе Москва – Петербург. Машин не было. Дорожные булыжники, перемежаемые прямоугольниками раздолбанного асфальта, были покрыты толстой коркой льда. Снег с дождём сыпался на Женькину похмельную башку. Стоял суровый апрель две тысячи второго года от Рождества Христова.