Вода и ветер

– Добрый день. Узнали? – неожиданно проговорила Вероника. У неё оказалось красивое мягкое сопрано.

– Добрый день, – ответил несколько прифигевший Женька и всё же решил закурить. Поповна смотрела на него внимательно и испытующе.

– Вы автобуса на Ярославль ждёте? – продолжала она. – Так его ещё долго не будет.

Как же, на хрен. Автобуса, блядь…

– А вам батюшка одной разрешает выходить? – решил Женька слегка развлечься. Почему не подразнить поповскую дочку? – Это ж, вроде, по нашим понятиям, неприлично.

– Конечно, разрешает, – удивлённо ответила она. – И вообще, его сейчас дома нет, он в Ярославле. А я всегда одна ездила, я ведь уже скоро три года как дома не живу.

Женька встречал православных девиц, которые сочетали обезьяньи ужимки и ханжество в стиле «я не такая, как все эти шлюхи», других православных девиц, агрессивно-религиозных, а также идиоток с откровенно поехавшей на почве мистики крышей. Вероника показалась ему совершенно обычной. Было странно, что она так свободно с ним разговаривает, ведь здесь любой случайный разговор мог стать поводом для многолетних сплетен и испортить человеку репутацию.

– Я интервью с вами в «Волжском подворье» читала, – сказала, как ни чём не бывало, Вероника, – очень интересно. У нас очень мало талантливых людей. Только фотография плохая.

– Фотограф – бездарь и алкаш, – сказал правду Женька.

– Да, – кивнула девушка. – Пьёт с отцом Александром. А что делать? Тоскливо здесь, поэтому самоубийств по пьяни столько. Папа недавно одного отпевал, так он на самом деле отравился нарочно, даже записку оставил, его жена моей матери сказала. Просто неудобно хоронить за оградой, как нелюдь какую. Если всех, как велели, только за оградой хоронить, то за оградой будет целое кладбище.

– А вам папа не объяснял, что нехорошо такие вещи рассказывать на улице посторонним молодым людям?

– Вы меня не шокируете подобными вопросами, – грустно ответила Вероника. – И потом, я же знаю, что вы тут редко бываете и ни с кем общаться не хотите. Кому что вы можете передать? Вашему отцу, который про попов слышать не хочет? Мне выговориться надо, я имею право.

– У вас красивые глаза, – машинально сказал Женька.

– Ага, – ответила поповна. – Как на иконе. Мне говорили. Знаете, когда я почитала то, что вы говорили, мне показалось, что вы независимый человек, привыкший добиваться своего и настолько чуждый всему этому, что вам можно многое рассказать, и вы правильно поймёте. Хотя вы и старались отвечать на вопросы вежливо, но всё равно вроде как издевались над журналистом, а он и правда дурак и сволочь.

Несчастная, подумал Женька. Ну, какие у них там мужики в чёртовом хоре? Не парни, а постное масло, просфоры ходячие. А ей всё это надоело до того, что она чуть ли не вешается на первого встречного, забыв про статус проповеднической дочки. Кстати, ничего девочка, если её одеть в умеренно готическом стиле. Что-то трансцендентное в глазах, к этому подойдёт чёрное платье и железные браслеты. Она бы пользовалась в альтернативных кругах определённым успехом.

– Я не нарочно издевался, – вежливо ответил Женька. – Просто он сам меня подсознательно спровоцировал. Ах, блин, вы же творцы, у вас особый склад мышления. Что, по-вашему, должен делать творец для развития творчества в смысле киноискусства? Я ему хотел сказать, что ничего, ничего не надо делать и не быть творцом в творчестве и, на фиг, искусстве, и в его сусальную рожу фотокамерой кинуть, потому что это был сраный чемодан какой-то, а не фотокамера.

Он закурил новую сигарету.

– Вы, конечно, извините, я просто выпил с утра немного. Было очень холодно ехать автостопом. Надо было как-то согреться. И вообще, я устал и меня недавно обокрали, но я постараюсь при вас не ругаться матом.

– Ничего, можете ругаться, – спокойно сказала Вероника. – Вы, наверно, думаете, что люди типа меня все святые или сумасшедшие. А мы обычные, за редким исключением.

– Да я видел пьющих поповн, – махнул рукой Женька, – и семинаристов знаю, которые ходили по ночным клубам. Один был сын патриотического поэта, тоже пьяницы. Стихи писал про жидов, но их почему-то никто не печатал.

– А я, наверно, скоро должна буду выйти замуж, – сказала Вероника, – а мне не хочется. Не хочу за священника замуж. Мне уже плохо от всего этого… извините.

Она отвернулась и стала глядеть в белый от мельчайших, тающих на ходу снежинок, воздух.

– А вы не можете всё это бросить? – спросил Женька, понимая, что ведёт себя бестактно. – Поступить в другой институт, начать новую жизнь? Родители же вас не убьют за это. Ну, поорут и перестанут. Они же не имеют права убивать. Духовенство.

Хотя, подумал он, кто его знает, чокнутого отца Григория. Кто видел, что он вытворяет дома?

– У вас очень телегеничное лицо, – сказал он. – Честное слово. Я в этом разбираюсь. Вы бы могли в кино сниматься.

– Это мой отец мог бы сниматься, – ответила Вероника. – Ему – да, лишь бы кинотеатр устроить на пустом месте. – Она передёрнула плечами. – Холодно, кошмар.

– Пойти бы куда-нибудь согреться, – сказал Женька мечтательно, – до автобуса же полчаса ещё, да?