Волчанский крест

Глядя на поле былого побоища сверху глазом опытного военного, Глеб был несколько удивлен непредусмотрительностью строителей, поместивших монастырь в котловине. Если бы он, как и положено твердыне, возвышался на вершине холма, генералу Рыльцеву, очень может быть, пришлось бы вернуться восвояси несолоно хлебавши да еще и с большими потерями в живой силе. Черта с два он бы взял монастырь без тяжелой осадной артиллерии, которую сюда попросту невозможно протащить. А так, конечно, милое дело: расставил батареи на окрестных высотах и лупи в свое удовольствие — двор-то как на ладони!

Впрочем, в ту пору, когда монастырь строили, никто, конечно же, не помышлял о регулярной войсковой осаде с применением артиллерии. Все-таки строили не крепость, а монастырь — божий дом, уединенную обитель для благочестивых размышлений. И потом, низинка — и к воде поближе, и ветра поменьше.

В последний раз окинув долгим взглядом рябые от времени стены, сохранившиеся кое-где остатки стропил и проломленных куполов, полуобвалившуюся ограду и довольно густой лес, заполонивший некогда вымощенный булыжником двор, Глеб сосредоточился на карте. Более или менее сориентировавшись по компасу, наручным часам и высоте солнца, учтя рельеф местности и произведенные по пути подсчеты, он поставил на карте новый крестик, решительно перечеркнув старый. Все-таки наврано вокруг этого монастыря было с три короба. Даже подробная карта окрестностей, подаренная Краснопольскому бесследно исчезнувшим директором школы Выжловым и впоследствии перешедшая к Глебу (о чем Петр Владимирович, наверное, до сих пор даже не подозревал), безбожно врала: если верить ей, монастырь следовало искать километров на десять северо-западнее того места, где он на самом деле стоял. Глеб вышел на него совершенно случайно, идя по азимуту от места, где оставил грузовик, к отмеченной на карте точке. Если бы не везение, ему пришлось бы потратить на поиски дни, а может быть, и недели, которых в его распоряжении, увы, не было.

Поправив на плече ремень двустволки, Сиверов стал спускаться с холма. Двустволка, коллекционный «зауэр», была позаимствована им минувшей ночью из дома Сергея Ивановича Выжлова. То же происхождение имел и висевший у него на поясе патронташ, не говоря уж о патронах, каждый из которых был заряжен серебряной пулей. Думая об этих пулях, Глеб всякий раз ощущал некоторую неловкость и радовался тому, что никто не видит, как он валяет дурака. Генерал Потапчук, узнав, что агент по кличке Слепой отправился на задание со старинной двустволкой и килограммом серебряных пуль, наверное, смеялся бы до упаду. Разумеется, это был каприз, не имеющий, как все капризы, ничего общего с рациональным мышлением и тем, что люди называют целесообразностью. И тем не менее Глебу почему-то казалось важным побить противника не только на его территории, но и по им же придуманным правилам. Оборотни так оборотни, серебро так серебро; короче говоря, назвался груздем — полезай в кузов.

Слепой криво усмехнулся. Каприз, правила. Все это была чепуха на постном масле; если не кривить душой и говорить начистоту, его до сих пор пробирала легкая дрожь при воспоминании о твари, воспринявшей выстрел из «стечкина» в самую переносицу так, словно это был нежный материнский поцелуй перед сном. Что ж, в любом случае пуля, выпущенная из ствола двенадцатого калибра, в отличие от девятимиллиметровой пистолетной, способна снести кому угодно полголовы. И неважно при этом, из чего данная пуля отлита — из серебра, свинца или какого-нибудь титана.

«Вот тогда и поглядим, что он станет делать без башки, — подумал Глеб, на всякий случай снимая ружье с плеча. — Если на него и это не подействует, тогда и вправду останется только хлебнуть святой водицы, перекреститься и пустить себе пулю в лоб».

Он едва не проскочил дорогу — так она заросла. Но все-таки заметил и остановился, озираясь по сторонам.