Волк в ее голове. Книга II

У вас никогда не зудит в пальцах от странного желания поскрести и поотдирать всё, что плохо приклеено? Этикетки с бутылок, наклейки с яблок, катышки с шарфа?

Коваль обычно говорит, что мне не хватает секса. «Google» утверждает, что моя душа стремится к совершенству, к идеальной чистоте и гладкости.

Не знаю.

Мне тупо нравится отдирать.

Я оставляю скотч в покое и поворачиваюсь к прихожей-гостиной. В глаза бросается ещё один знакомец: красный аппарат с дисковым номеронабирателем. Не припомню, чтобы Вероника Игоревна хоть раз брала трубку, когда звонил городской телефон. Трели пульсирующим эхом расходились по комнатам, посуда на кухне дребезжала, в голове дребезжало, а он верещал и верещал, пока Диана со словами «ма-амм, ну сколько можно!» не отвечала.

Я снимаю пыльную трубку и слушаю гудок, протяжный и печальный. Под ложечкой посасывает от желания позвонить.

Кому?

Трубка с тихим стуком ложится на рожки, я прохожу вглубь прихожей.

Громоздятся картонные коробки, дремлет мебель под снежно-белой тканью — аккуратно упакованная, аккуратно проштампованная жизнь. Словно дом окутало простынями-призраками, простынями, в которых путаешься, простынями, которые укрывают тебя и душат с мягким шорохом, с едва различимым шёпотом: спи, спи, спи…

— Это ты сложила вещи?

— Чел. Б… блин. Полтергейст.

Я поворачиваюсь к Диане. Она сидит на пороге, и клубы табачного дыма завиваются над её головой серыми змеями. Сквозь них, поверх правого плеча Дианы, проступает луна. Бледный диск катится над обрывом, в синей проталине неба, в кайме из облаков. От этой картины в раме дверного проёма — день, силуэт Дианы, дым, луна — у меня по затылку пробегает холодок.

— Не сиди там. В прошлый раз за домом следили.

Диана не отвечает. Я не решаюсь настаивать и подхожу к занавеске (розочки на белом), которая отделяет следующую комнату. У порога, в полоске свето-тени, дрожит на сквозняке трупик мухи.

— У тебя бывает… сознание как бы прерывается?.. — спрашивает Диана.

— А?

— Как бы… как радиосигнал. — Она затягивается сигаретой. — Как мысли пытаются прорваться сквозь шум помех и… и шиш. Только редкие слова в шуме… как бы… как бы тени мыслей… своих? Чужих?..

Я замираю на полушаге. По спине пробегают мураши, желудок проваливается в ледяную яму.

— До усрачки страшно… — Голос её затихает, Диана почти скрывается в дыму. Ещё прочерчивается силуэт, ещё серебрится пятнышко луны, но словно из последних сил. — Шш-ш-ш… Шш-ш-ш…

Я прочищаю горло.

— Мне тоже чудится всякое. Забей.

— Ага. — Диана щелчком отправляет искрящий бычок в сторону луны.

— Я зайду в твою комнату?

— Она больше не моя.

Меня передёргивает от нутряного холода.

— Ну да… А ты?

— Чел, блядь! Иди, куда хочешь!

Я скребу щёку и, собравшись с духом, подныриваю под занавеску.

* * *

Тень берёзы плывёт по паркету и коробкам; на стенах выцветают иглоголовые маски «Фекального вопроса» (первого состава). Блестит ручками гитарный усилитель, вьются чёрные провода, и громоздятся коробки, коробки, коробки.

Долбаные коробки.

Из одной выглядывают чёрно-белые объявления о пропаже Вероники Игоревны, в другой устроилось семейство головоногих: ваза-осьминог, чашка-осьминог и осьминог-подушка. Тут же сверкают гитарные медиаторы, покупные и вырезанные из пластиковых карт, и наборы струн: стальные, нейлоновые, медные, карбоновые. Тут же громоздятся учебники и книжки, тетрадки со стихами Дианы, тетрадки с сочинениями Дианы (сплошь пятёрки, не то что у меня).

В пыльный угол забился, как в испуге, снимок, где я таскаю Диану на плечах. Артур Александрович застыл в маске Хищника, а Диана в маске Чужого; мы ржём.

Однажды на 1 апреля мы пришли в таком виде в школу. Обоим влетело по двойке за поведение, и мой дневник обзавёлся красной росписью: «Кричал весь урок, что его пытается съесть соседка по парте».

Горло сдавливает.

Тени. Только тени. Они здесь повсюду — пробегают мимо меня и сквозь меня, хохочут, кричат, плачут, едва не сбивают с ног.

Это ведь даже не комнатка — Вероника Игоревна отдала на растерзание Диане коридор между прихожей-гостиной и спальней.

Коридор.

Проход, блин.

Каково это, жить в проходе? Когда близкий человек ежедневно просачивается сквозь твоё пространство… как сквозь тебя, как по тебе. Когда ты хронически мешаешь, когда ты — та самая оглобля посреди дороги.

Мне же не понять Диану. Мне вовек её не понять.

Я качаю головой и толкаю приоткрытую дверь с тяжёлым хромированным замком.

Комната Вероники Игоревны.

Комод, тумбочка, шкаф. Комод, тумбочка, шкаф. Кровать. Я вытаскиваю ящики, осматриваю со всех сторон. Ищу второе дно, приклеенный конверт или флешку. Переворачиваю колючий ворс с неопрятным пятном на изнанке, снова лезу в коробки, и на этот раз мне попадается фото.

У раскидистого дуба замер седой мужчина лет пятидесяти, видный, статный, в судейской мантии и в сепии. Бородой и усами он крайне напоминает то ли Фиделя Кастро, то ли Че Геварру.

Дедушка Дианы.