Волк в ее голове. Книга II

Меня обдаёт холодом. Ну я же нашёл Диану. И папку нашёл, и прошлую личность Вероники Игоревны — Господи, да две прошлые личности! — а это посложнее, чем глупый доклад, который всё равно полетит в мусорку, который нафиг никому не сдался. А ещё в минувшем году мне по химии поставили «пятёрку» за опыт с яйцом, одному-единственному в классе поставили «пятёрку», и если бы только Вероника Игоревна вернулась, если бы только она вернулась…

В памяти снова проносится вчерашний день: комната Вероники Игоревны, статьи-пазлы. О чём там говорилось?

— Вы знаете, чё такое кледо… ледокаин?

— Я не понимаю, какое отношение…

— Его используют в виде солянокислой соли — твёрдого гидрохлорида л-ледокаина. Когда меняешь хлорид-анион на дока… докузат-анион, соль, ну, которая получается, уже ионная жидкость.

Мне перехватывает дыхание от собственных слов. Я это сказал? Я это правда сказал?!

Лицо у Леонидаса несколько вытягивается.

— То есть, всё-таки не стараешься.

— Вы сами сказали про проверочную работу, так? Вы дадите мне самый сложный вариант. Я его напишу, и вы поставите, чё я заслужил. И потом поговорим про открытый урок, про обучение…

Выдав всё это на одном дыхании, я поворачиваюсь.

Поднимаю ногу, вытягиваю вперёд. Опускаю на линолеум.

Шаг.

Другой.

Третий.

Как бы круто это ни выглядело, мне хочется вжать голову в плечи и остановиться, оглянуться. Но Леонидас молчит, и я неумолимо приближаюсь к лестнице — на прямых, спичечных ногах, потея от напряжения в спине и шее. Только бы не ссутулиться, только бы не согнуться.

Сейчас это кажется самым важным на свете — не согнуться перед Леонидасом.

* * *

Видали двух одинаковых учителей одновременно? Нет? Получайте. Первая Долорес Михайловна разместилась на экране для видеопроектора и вещает об удвоении прилагательных по типу «АА», вторая Долорес Михайловна пассатижами чинит молнию на ботфорте. Молния золотистая, ботфорт чёрный, пассатижи — железные.

Угадаете, которая Долорес реальная?

Если что, у нас китайский. Училку в самом деле зовут Долорес Михайловна, и корни её ведут на Кубу или типа того, а цвет лица отдаёт молочным шоколадом. Большая часть «инъязов» проходит именно так: Долорес Михайловна включает запись урока с прошлого года и занимается своими делами.

Вообще китайский ничего. Языки мне, конечно, как корове седло, но в классе мучается всего семеро — из трёх десятых, — обычно мы играем, а в 2014 к нам приезжала настоящая китаянка, Тан Мэйхуэйцзы (попробуйте повторить это десять раз и не запнуться). Она говорила по-русски лучше меня: красиво и складно, будто балет танцевала.

— Дуй бутьи! — извиняюсь я за опоздание, сажусь за Симоновой и следующие минут десять ковыряю рабочую тетрадь вокруг стайки жёлтых иероглифов.

В классе сонно и душно. С потолка свисают красные с золотом бумажные фонарики, на стенах распускаются ростовые веера: красные с журавлями и белые с красными ягодами можжевельника. За окном шуршит дождь. К горизонту жмётся кладбищенский холм с могилкой на вершине, а на переднем плане фыркает брызгами алюминиевый контейнер. По мятой бочине тянется красная надпись: «Песок».

Вид на кладбище и контейнер неизменно возвращает меня ко вчерашнему походу с Дианой. Поразмыслив, я достаю бумажку с фиолетовым шариком и на обратной стороне пишу: «У тебя есть на чём видеокассету позырить?». Проверяю текст, меняю «е» на «с», а «с» на «е», пока буквы не расходятся по нужным местам, и трогаю тёплое плечо Симоновой. Она красит глаза, спрятавшись за учебником, и реагирует не сразу, и мне не хочется её отпускать.

— Передай Валентосу, — шепчу я и киваю на первую парту.

Симонова встряхивает русые волосы и забирает мою записку.

— А, очередной соцопрос про Веронику Игоревну.

— Не. Ты чё, подстриглась?

— Ой, сиди!

Из значимого: цветок непорочности Симонова потеряла в 8 классе, и ей не понравилось, и парень куда-то сгигнул, а плод любви остался. Сейчас спиногрызу года два, а Симоновой шестнадцать. Об этом знает весь город, и Симонова знает, что весь город об этом знает, и в остальном она нормальная. Абсолютно.

К примеру, Симонова гораздо нормальнее Дианы. Господи, да Симонова гораздо вежливее Дианы, но после каждого разговора с Симоновой, хочется помыть руки. И стыдно от своей брезгливости, и коришь себя, но избавиться от неё невозможно. Какая-то моральная Сцилла-Харибда.

— Погоди, — шепчу я Симоновой, когда мой «шарик» перелетает на первую парту, и Валентин удивлённо разворачивает листок. — Почему про Веронику Игоревну?

Симонова скашивает на меня серый глаз.

— Ты собственный вопрос забыл?

— Я спрашивал про Диану.

— Ага-ага.

— Про Диану!

Она поворачивается ко мне всем корпусом.

— То есть, я выдумала?

— Симонова и Арсеньев! — заглушает свою копию Долорес Михайловна. — Хотите поворковать, делайте это телепатически.

Валентин оглядывается на нас с первой парты, и у меня не то от веселья, не то от удивления вытягивается лицо.

В целом, выглядит он стандартно: крестик, хвост волос, пинжак, рубашка до ворота, но под левым глазом чернеет такой огромный фингал, что хоть печать ставь.

О-го.