Волк в ее голове. Книга II

— Это при царях… да. В 1924 мой прадед, Василий Константинович Арсеньев, преподаватель Петербургского университета, он изучал Византию, книги Византии, вот такое всякое… в 1924 году он был арестован по обвинению в антиреволюционной деятельности и сослан в Северо-Стрелецкий лагерь особого назначения.

Я дожидаюсь, пока Валентин со скрипом переведёт этот опус, и продолжаю:

— Прадед находился в лагере до 1931. Работал на лесопилке. После закрытия лагеря ему разрешили здесь остаться. Он женился на другой заключённой лагеря. Их сын, мой дед, работал на Северо-Стрелецком заводе ракетных материалов… — Мысли обгоняют речь, устремляются к бате, маме и разводу, и я даю слабину, рву историю на полуслове: — Как-то так, наверное.

— Спасибо, конечно, за такую летопись, — со вздохом замечает Долорес Михайловна, когда Валентин замолкает, и снова сжимает молнию пассатижами, снова тянет — то на себя, то от себя, — но задание было про родителей.

Я чешу подбородок и неохотно, тихо говорю:

— Мой отец работает менеджером по продажам. Мать… она, как бы, журналист. В Шанхае.

— Татарины в Шанхае! — ржёт Мисерва, и я с трудом скрываю раздражение. Не то что бы меня беспокоили восточно-азиатские гены, но мало приятного, когда ими тычут тебе в лицо.

— Хватит уже про Арсеньева, — бурчит из-за сапога Долорес Михайловна. — Гапоненко — быстро и находчиво. Говоря языком моей дочери, «респект». Теперь в обратную сторону.

Валентин кивает и нахмуривается.

— Дворян у нас в роду нет, — сухо начинает он, и по классу разлетаются смешки. — И гербов нет. И родители… сами знаете. Ну и будет четыре факта про дедушку.

Валентин поворачивается ко мне, и я понимаю, что не в силах перевести даже это.

— А можно первый раз просто прослушать? — робко спрашиваю я Долорес Михайловну.

Она с ненавистью смотрит на молнию и снова хватается пассатижами за застёжку.

— Твой друг, Арсеньев, переводил с ходу.

— Наверное, китайские гены, — шучу я, но никто, к моему стыду, не смеётся.

— Время, Ар-р-р… — Долорес Михайловна кряхтит от нечеловеческого усилия, — …рсеньев! У нас очень мало вр-р-р…

Ушко застёжки с лёгким звоном отрывается и отлетает в окно.

— … емени…

Долорес Михайловна растерянно смотрит на пассатижи.

— Арсеньев! Делай как хочешь, только быстрее. Ты и так пол-урока занял.

Я киваю Валентину. Тот шмыгает носом, сцепляет руки за спиной и поднимает взгляд к потолку.

— Факт первый: настоящее имя моего деда — Гапоненко Сергей Викторович. Факт второй: он врач.

Моя левая бровь ползёт вверх от удивления.

— Он окончил медицинский. В столице. В Москве. Почти сразу пошёл на «Скорую». Там и служил больше тридцати лет. — Валентин переводит взгляд на кладбищенский холм. — Постригся в монахи он в сорок девять лет… это был 1995 год, когда умерла его жена, моя… получается, бабушка. Тоже врач она была. Это факт третий. В церкви ему дали благословение дальше ездить на «Скорой», и он ездил, пока позволяло здоровье.

В классе растекается молчание. Я мысленно одеваю отца Николая в форму, но даже в чертогах моего разума белый халат с трудом налезает на грузную фигуру.

«Скорая помощь»??? Да быть не может!

— Четвёртый факт вы все знаете. Он приехал в Северо-Стрелецк, и занялся возрождением Свято-Алексиевскиой пустыни. — Валентин кивает в подтверждение. — Конец.

Долорес Михайловна откладывает пассатижи и безуспешно пробует застегнуть-расстегнуть инвалидизированную молнию.

— Отдельное спасибо за краткость, Гапоненко. Из любопытства: почему «Николай», если «Сергей Викторович»?

— То есть? Постриг же.

— Да? Как интересно, — без особого интереса комментирует Долорес Михайловна.

— Постриг был в день Николая Чудотворца, — с некой злостью объясняет Валентин. — Вообще правильно к нему обращаться «Иеромонах Николай».

— Очень интересно. — Долорес Михайловна снова кивает и снова берётся за пассатижи. — Арсеньев?

Я округляю глаза.

Сосредоточились: четыре факта. Четыре. Че-ты-ре…

Господи, дай мне мозги!

Вспомнил — китайцы боятся цифры четыре, потому что она звучит похоже на слово «смерть». Вроде, Долорес Михайловна рассказывала в прошлом году. А смерть…

Перед мысленным взором возникает изуродованное лицо неизвестной девушки.

Я вздрагиваю.

Это меня не касается. Это совсем меня не касается.

Мой взгляд убегает за окно: там лопаются лужи под водной канонадой, и деревья на кладбищенском холме корчатся от весеннего авитаминоза. Металлический контейнер беззвучно грохочет крышкой, и мелькает красная надпись «Песок».

— Арсеньев?!

— Сейчас-сейчас…

Песок — это диоксид кремния. Кремний — четырнадцатой элемент таблицы Менделеева. Степени окисления: +4, +2, 0, -4. Silicium. Silicium…

Почему я думаю о кремнии?

Потому что Вероника Игоревна когда-то рассказывала.

Я глупо смотрю на смуглолицую Долорес Михайловну, которая методично простукивает пассатижами молнию.

Кремний? Silicium? Si?

[si]?

«Сы» — так произносится «четыре» в Поднебесной. Квадратик, внутри две ножки — так «четыре» пишется.

Уф, начнём с этого.