Волхонка. Знаменка. Ленивка. Прогулки по Чертолью

Сборы Щукиных в поездку на курорт во многом напоминали тот старый русский порядок, по которому готовился к подобным поездкам еще отец С.И. Щукина Иван Васильевич, о котором мы писали ранее. В первые дни июня начиналась упаковка – долгая и сложная процедура подготовки квартиры к отъезду обитателей, сбор всевозможных домашних принадлежностей: скажем, есть из чужих тарелок было немыслимо. Вещи отправляли отдельно, почтовым поездом, нанимали такси, ехали на вокзал, потом – первый вечер на новой вилле… При этом известно, как удивился Матисс, когда, предложив Щукину‑эмигранту совместно навестить старого Ренуара, долго не мог найти своего московского патрона в поезде. Все дело в том, что он искал Сергея Ивановича в первом классе, а тот всегда ездил вторым, впрочем, вполне комфортабельным, – не из экономии, а в силу традиции: первым классом ездили только авантюристы и нувориши.

Так было и после Второй мировой войны. Во все времена семья Щукиных сохраняла жизненный уклад, к которому привыкла в России. Сергей Иванович на протяжении тридцати лет содержал примерно десять человек, семья его младшей дочери Ирины Сергеевны занимала обширную собственную квартиру в престижном 16‑м округе Парижа. Семья его старшей дочери, Екатерины, жила в построенной отцом вилле на Лазурном Берегу, никто из них вплоть до 1970‑х гг. даже не работал.

Когда же надо было покрыть долги, то наследники Щукина порой продавали собранные им картины. Ведь и в эмиграции Сергей Иванович не отказывал себе вспомнить былое увлечение собирательством. Но во Франции оно не носило столь активного характера, как в России. Да и сам он признавал, что лучшие картины остались на родине. Последними картинами, приобретенными Щукиным во Франции, были работы художников Ле Фоконье и Дюфи.

Несмотря на это, Щукин не потерял связей и с представителями художественной элиты западных стран. В его дом приходили многие известные художники, но бывали здесь и начинающие. Ему предлагали деньги только за то, чтобы он повесил у себя картину того или иного неизвестного живописца. Но Щукин никогда своими принципами не торговал.

Так, однажды владелец художественного салона предложил Сергею Ивановичу вступить в одно выгодное предприятие. Причем Щукину даже не требовалось вкладывать деньги. Нужно было лишь его имя. Щукин должен был «кого‑нибудь собирать», повесив у себя большое количество картин того или иного художника. Затем в художественных кругах стало бы известно, что картины этого художника собирает Щукин. И тогда стоимость картин этого художника возросла бы сразу и очень намного. Только потому, что его собирает Щукин! Сергей Иванович отказался от такого предложения, хотя в денежном выражении оно было весьма прибыльно! Вот насколько высоко ценилось имя русского собирателя за границей. И уж конечно, несравнимо это с тем, как относились в это же время в России к брату Щукина – Дмитрию.

Сегодня широко известно у нас слово бренд. Так вот, уже тогда фамилия Щукина стала брендом. Знаком качества и безупречного вкуса. Таковым был авторитет Сергея Ивановича Щукина при его жизни (а прожил он 84 года, скончавшись в 1936 г.). Оставшееся же в Советской России собрание Щукина постепенно таяло, теряя свою цельность. В 1948 г. щукинские картины поделили между Эрмитажем и Пушкинским музеем. В наши дни бывшая коллекция Щукина хранится в двух российских столицах. Думаем, было бы справедливо вернуть в бывший особняк Щукина его коллекцию, что стало бы лучшим способом сохранения памяти о Сергее Ивановиче и хорошим примером для нынешних богачей.

Большой Знаменский переулок, дом 13. Страшные картины Дмитрия Шостаковича

Дом состоит из двух разновременных частей. Левая построена после пожара 1812 г., а правая – в 1852 г. С 1926 по 1938 г. в доме жил композитор В.Я. Шебалин (1902–1963). Здесь у него обычно останавливался в свои приезды в Москву Дмитрий Шостакович.

В течение всей жизни у Шостаковича были дружеские отношения с семьей Шебалиных – Виссарионом Яковлевичем и его женой Алисой Максимовной. С Шебалиным Шостакович дружил с юности, называл его Роней. Летом 1934 г., после премьеры оперы «Леди Макбет Мценского уезда» Шостакович писал в одном из своих писем к Елене Константиновской – переводчице, с которой он познакомился на Международном музыкальном фестивале в Ленинграде:

«Привет от Вас Шебалину передать не могу, т. к. он уже давно уехал куда‑то на юг. Я живу один в его квартире, т. е. его семья вся разъехалась. Ухожу с утра, прихожу поздно. В середине пути всегда покрываюсь холодным потом от ужаса. Ужас происходит из‑за того, что… забываю закрыть дверь, когда ухожу. Страшные картины рисуются мне, но по возвращении нахожу все на месте».

Б. Знаменский, дом 13