Волшебники парижской моды

Бездельник, чтобы поддержать свой престиж, должен был демонстрировать свою исключительность своеобразием манер, знанием света, особым языком, вычурным костюмом. Выражение Бальзака: «Элегантность – это не простота роскоши, но роскошь простоты», – отныне стало руководством для щеголей, выбирающих себе одежду. Несмотря на богатую палитру изысканных оттенков тканей, мужская одежда, как никогда, была мрачных цветов и очень однообразной. Тем большее значение тогда придавалось крою, сложной работе портного. Вдохновение, посещавшее его, даже ум водили его рукой, когда он прочерчивал безупречную линию спины, вытачку на талии, определял место складки, – «многие достойные вещи пали жертвой мысли, но еще больше мелочей возвысились сами по себе…».

Парижская мужская мода, декабрь, 1831

Вскоре одежда стала отражать даже политические пристрастия. Оставшиеся верными Бурбонам самоутверждались тем, что продолжали носить короткие мужские штаны. За границей у аристократов ношение панталон долгое время считалось верностью идеалам Великой французской революции. В 1833 году французам, приглашенным к дрезденскому двору и настойчиво испрашивающим разрешения явиться в панталонах, дали понять, что от них ожидают большего, чем «преданность королевскому дому».

Бальзак утверждал, что тенденция простоты в одежде пришла из Англии. Однако французские щеголи сменили свои богато отделанные камзолы на буржуазные рединготы[85] вовсе не по причине англомании. Просто мода, как всегда, отражала последствия социальных перемен или их предвосхищала. Если в Англии буржуазный стиль одежды утвердился намного раньше, чем во Франции, то лишь потому, что английская буржуазия уже довольно долго принимала активное участие в политической жизни своей страны. В начале Викторианской эпохи влияние буржуазии еще более упрочилось и росло одновременно с развитием индустрии и торговли, которые умножали и упрочивали состояния. Зачем же она выставляла напоказ нажитые деньги? Буржуазное общество приобрело достаточную в себе уверенность, чтобы диктовать законы в стиле: ввело моду на скромность в одежде для джентльменов и строгий, но безупречный крой в туалетах для леди; повернуло моду в сторону элегантного пуританства и утонченной добродетели. Великолепный Браммел[86], король лондонских денди, сказал: «Если кто-то внимательно на вас смотрит, значит, вы одеты неподобающим образом».

Мужской прогулочный и курительный костюмы, Париж, 1840

Насколько отличен был путь в общество французского буржуа! Восхождение его было стремительным, и, чтобы упрочить свой авторитет, он во что бы то ни стало старался привлечь к себе внимание. Он во всем следует за модой, его жена первая начинает носить новые цветовые гаммы, аксессуары, украшения.

Но этот тип, слишком новый и кричащий, не пришелся по душе французам, и они склонились в сторону британской «фешенебельности». Мужчина, следующий моде, – спортсмен, завсегдатай жокейского клуба, принимает участие в скачках с препятствиями. Светская дама разъезжает в легком двухколесном экипаже, говорит с легким английским акцентом, ее сопровождает грум[87], выписанный из Англии. Новый правящий класс чувствовал себя весьма уязвимым. Наполеоновские войны истощили Францию, механизм экономики работал со скрипом, роскошь и нищета существовали в опасном соседстве. Борьба враждующих идеологий сеяла беспокойство, приверженцы Великой французской революции хотели укрепить завоевания 1789 года, сторонники Наполеона мечтали вернуть эру великих побед, а роялисты жаждали вновь оказаться среди роскоши и церемоний старого режима.

Взбудораженные умы искали убежище в миражах прошлого. С оглушительным успехом проходили балы-маскарады: гости съезжались разодетыми в старые платья минувших, ставших уже историей времен. Исторические реминисценции ворвались в моду, архитектуру, дизайн мебели. Эпоха, опутанная сетями противоречий, лишала силы и возможности создать свой стиль.

Тон задавал новый эмоциональный настрой: настало время сентиментализма, меланхолии, томности – слезы, бледность и обмороки вошли в моду. Сердца современников покорены романтическими балетами в исполнении хрупких, воздушных танцовщиц Фанни Эльслер[88], Тальони[89]; стихами Мюссе; музыкой Шопена.

Демонстрировать свою отрешенность от этой жизни было столь модно, что все поголовно стали воздушно-женственными, причем до такой степени, что даже вошедшие в историю военные походы не «приземлили» свой век. Благодаря некоторым известным в это время портным, таким как Пальмира и Викторин, романтизм нашел свое наиболее удачное воплощение в женских нарядах.

Летние платья, Париж, 1840

Литература проникла в моду, а мода – в литературу; впервые писатели-романисты сделали из одежды один из показателей, характеризующих человека как личность. Бальзак пошел еще дальше: «…туалет стал для нее тем, чем он является для всех женщин, – непрестанным выражением самых интимных мыслей, неким символом»[90].