Волшебники парижской моды

Безупречный крой, изысканная драпировка ткани, даже сама манера, с какой уважаемая дама носила платье, играли такую же важную роль, как ангельское личико или прекрасная душа. И снова тот же Бальзак преклоняется перед искусством кройки и шитья: «Ее юбка, – восклицает он в “Депутате от Арси”, – украшенная тремя рядами бахромы, собиралась в изумительные складки и своим кроем и фасоном явственно указывала на воображение парижской портнихи!»

Шедевры, созданные Викторин, великой портнихой своего времени, вдохновили Стендаля на такие строки в «Воспоминаниях эгоиста»[91]: «Я часто поглядывал на эту старую графиню по той причине, что на ней было очаровательное платье от Викторин. Я страстно люблю хорошо сшитое платье. Для меня это истинное наслаждение».

В 1840-х годах искусство и мода отказались от исторических реминисценций. Юбки вновь широкие, нижние юбки, чье количество возросло, украсились оборками, рюшами и кружевами. Наконец, используя конский волос, юбкам стремились придать пышную, несминаемую форму – так родился кринолин[92]

. Изготовление его стало отраслью промышленности, а повсеместное использование наложило отпечаток на женский облик того времени.

Буржуазному обществу необходим был буржуазный король. Правление Луи Филиппа[93] длилось восемнадцать лет – срок достаточный, чтобы ввести новый стиль жизни и моды. Увы, этот король, несмотря на свою добродушную внешность, гражданский костюм и непременный зонтик, не пользовался популярностью. Экономические кризисы, изнурительная ежедневная борьба рабочих за кусок хлеба – все это слишком сильно расшатало порядок в стране.

Однако в самом центре всех этих волнений буржуазное общество сумело создать для себя островок благополучия, где вело жизнь замкнутую, но вполне комфортабельную, как в старые добрые времена. Затворившись в своих домах, женщины в широких кринолинах с удовольствием носили фартучки из шелка, кружевные чепцы, занимались вышиванием и демонстрировали свою преданность домашнему очагу. Выходя в город, надевали высокий корсет, на плечи набрасывали мантилью, прикрывая поднятую грудь, и прятали лицо в самой глубине капота. Летние туалеты из белой органди с рисунком в наивных букетиках цветов, разбросанных по всему полю, производили трогательное впечатление. Вечерние платья, разумеется, были декольтированы, но разве шали не предназначались для того, чтобы несколько скорректировать такую смелость и восстановить добропорядочность? А мода бежит, все новые виды изобретаются ее фантазией и пробиваются на сцену парижской жизни. Вот уже «львы» и «львицы» теснят томных влюбленных, подгоняя к закату романтический век.

«Лев» – это, безусловно, завсегдатай жокейского клуба, говорит только о лошадях и любовницах. Всегда настороже, боится пропустить последний писк моды, неизменно оригинален, эксцентричен. «Львица» – экзальтированная, неистовая дамочка: обожает пистолеты и стеки, поднимает коня в галоп, как заправский улан, разговаривает на жаргоне наездников, курит и пьет шампанское. Костюм амазонки украшен брандебургами (шнуры, галуны) и пуговицами-бубенчиками, под корсажем блуза с воротником жабо, а рукава заканчиваются манжетами, упрятанными под перчатки из желтой кожи. В течение дня «львица» придерживается всего английского, вечером – само воплощение эготизма (самовлюбленности): вся задрапирована в восточные ткани, рукава платья «а-ля персиянка», причесана в греческом стиле – локоны, собранные на затылке, свободно падают на плечи.

А вот те, кто хотел, как часто случалось, причислить к разряду «львиц» Жорж Санд, совершали грубую ошибку. Настоящая «львица» вела жизнь очень поверхностную, ничего не читала, ее распорядок дня исключал какие-либо занятия, развивающие ум. А Жорж Санд была приятельницей самых выдающихся мыслителей и художников своего времени, входила в элиту литературных кругов. Ее зрелый ум, склонность носить мужской костюм уже тогда предвещали скорую эмансипацию женщины. Настоящих «львиц» интересовали исключительно любовные приключения, о чем они непрестанно сплетничали в своих салонах.

Мадам Дюрсе меланхолично записывала в дневнике: «…я задаюсь вопросом, как могла появиться идея дать такое название – львица: что-то вроде знака почтения, которого добились-таки женщины, стремящиеся во всем задавать тон. Наш пол должен искать сходные приятные качества у других животных, и только мужчины могут довольствоваться такой кличкой – лев. И все же столько женщин желают иметь на своем гербе изображение лежащей львицы!»