Воображение мира

С точки зрения естественного отбора, это все равно как вдруг, в одночасье, у всех слепых протолягушек немедленно появился новый орган – глаз. И теперь земноводные способны ловить любую движущуюся пищу, а не только, как раньше, красться на ощупь, в надежде наткнуться на съедобное.

Почему это произошло? Скорее всего, общий рост нейронных связей достиг принципиального уровня, на котором процессы становятся нелинейными. То есть культурно-технологически образованный мир для необразованной части сейчас исчезает из виду даже как горизонт.

И пусть эти сдвиги в извечной пропорции – обычных особей к авангарду – составляют лишь сотые доли, в пересчете на население это сотни миллионов людей (скажем, Россия, Сирия, Европа – вместе взятые).

Политически это выражается в том, что только средние люди, страдающие синдромом «завистливой нереализованности» (неудачники, конечно, обнуляют фортуну), способны на фрондирующую активность, направленную на разрушение новых связей и многообразия мира.

Расстояние между миропониманиями жителей в одном и том же европейском городе теперь сравнимо с удаленностью карго-культа от реальности. «Троечники» найдутся в каждом квартале, дворе и даже в некоторых семьях.

Но проблема не только в том, что «троечники» всегда поколачивают и мучают «отличников», не только в агрессивности посредственностей и дикарей.

Суть катастрофы в том, что расстояние между «отличниками» и «троечниками» теперь таково, что позволяет двум этим классам совершать обесчеловечивание друг друга.

У «отличников», правда, это выходит менее кровожадно.

Добавьте к обесчеловечиванию демографическую апоплексию и преодолимость границ – и «воинства света и тьмы» немедленно обретают рассеянный фронт (гибридный, как теперь выражаются) открытой вражды.

Несомненно, культуре политкорректности полагается восстать против таких речей, но наше дело и так рисковое.

Для преодоления этого антропологического кризиса прикладывают нешуточные усилия, поскольку он сокрушает моральную матрицу с такой амплитудой, что добро одних становится злом других. Как минимум это обрекает обе стороны на поражение.

Этот провал на шкале IQ

становится главной проблемой существования человечества. Постепенно страны и народы превратятся в производственные классы, и каждый новый глобальный технологический прорыв будет ставить под угрозу существование не отдельного класса (как случилось с крестьянством), а целых государств и национальных образований. Обширнейшие территории и без войны станут пустошами. А где пустошь, там и мрак: и добро назовется злом и зло – добром.

Объединяясь, мир проходит через опасную фазу смешивания разнородных враждующих сред – это всегда самый опасный момент для системы, стремящейся к равновесности, бороться против этого почти невозможно. И не только потому, что тяга к образованию всегда была слабым местом любого организма, даже самого сложного. Никаким образованием не удастся предотвратить момент, когда роботизированные производства обрекут массы на обездоленную жизнь.

Тени

На закате исчезают тени, контуры предметов смягчаются: контраст выравнивается.

Пейзажные фотографы снимают ландшафт в эти несколько минут, когда солнце еще не взошло или уже зашло, но освещения достаточно.

Закат – время молитвы: в иудаизме многие действия привязаны к астрономическим событиям заката, восхода, полнолуния, новолуния.

Когда евреи были изгнаны в Вавилон, для того чтобы они могли правильно молиться, оставшиеся в Израиле общины зажигали костры на сигнальных горах в момент появления звезды над Иерусалимом. И сигнал этот передавался в Месопотамию со скоростью, в десятки раз превышающей скорость крылатой ракеты.

Однажды я оказался на вершине такой сигнальной горы в Самарии – в сгущающейся сини сумерек я видел, как проступают одна за другой звезды.

Я принял их за костры на вершинах, переменивших пунктиры созвездий на размытые дымкой дали.

Блок и энтропия

Почему Вселенная в прошлом имела такую низкую энтропию, в результате приведшую к различию между прошлым и будущим и второму закону термодинамики?

Что, если прошлое не является единственно возможным?

Скажем, мы смотрим на археологический сайт и на основе научных данных и искусства интерпретации понимаем в общих чертах, что здесь и когда примерно происходило.

Если повезет, сможем узнать какие-либо частности.

Например, найдем кость с застрявшим в ней наконечником. Или глиняную пломбу, которую ставили на сосуды с зерном, а в глине – застрявшие ворсинки – и сможем понять, что пломба и, значит, сосуд прибыли издалека, потому что до сих пор здесь находили веревки только из жил животных.

Так мы узнаем о том, что когда-то существовал торговый путь, связывавший несколько областей ойкумены.

Тогда мы сможем вдоль этого пути вести дальнейшие поиски.

А если найдем в кладке руин оливковую косточку (а что еще на Ближнем Востоке брали с собой перекусить строители, кроме оливок, лепешки и фиников?), то с помощью радиоуглеродного анализа сможем почти точно установить время строительства.

Но никогда не узнаем всего.