Воробьевы горы

Н е р о в н я. Мы ни перед чем не остановимся, Катя. Мы вам комнату голубой краской выкрасим, аккурат под небо…

К о ш е л ь. Прежде чем на небо лезть, клуб дострой!

П е т р о (Кате). Я тебя буду на руках носить! В каждом доме будешь дорогой гостьей! У нас ребята славные, живем весело, танцуем часто. А уж работаем как…

Н е р о в н я. Сто один процент с половиной ежедневно на работе!

К о ш е л ь. Сто один с половиной! Это ты Безуглого за полтора считаешь?

Пауза.

Н е р о в н я (разом остыл). Насчет Безуглого правильно — плох. (С жаром.) А что я с ним сделаю, с Митрофаном? Да за что наказанье такое на меня? Ты думаешь, я над ним не потел? Кривое полено в поленницу не уложишь. Выкинуть его надо — и все.

К о ш е л ь. У хорошего хозяина всякое добро к месту. У меня вот таких, как Безуглый, нет и не будет…

Пауза.

П а л а г а. Илья Парфеныч…

К о ш е л ь. Обожди. (Неровне.) Так вот, прежде чем наших девчат сватать, сделай, Сёма, порядок у себя. Тогда сами побегут, не удержишь. А для тебя, Петя, имей в виду, у нас и почет и уважение. Подумай.

Пауза.

Н е р о в н я. Пойдем, Петя… (Медленно.) Когда стояли мы фронтом в местечке Корсунь, от игры своего ума — в рояль я пива, извините, налил и тем самым дорогой инструмент испортил. Перед строем бойцов выставили меня на позор и в боевой газетке «Красный воин» опубликовали. Стыдно было мне. В двадцать седьмом году выговор мне закатили по партлинии — срам, некуда деться. Но такого сраму, чтоб в мой колхоз девчата замуж не шли, в жизни моей не бывало, и этот позор смоем в ближайшие дни. Смоем, Петя! (Вполголоса.)

Петя!

П е т р о (вполголоса). Не зря я боялся.

Н е р о в н я. Затем до свиданья. Первый раз сватом был. Извините, если что не так. (Идет к двери.)

К а т я. Больно мне, Петр, за твое упорство. (Неожиданно целует его.) Буду ждать тебя, Петенька…

Все идут. Катя провожает их.

П а л а г а. Не пойму я ничего. По-старому плакать бы надо — не плачется. Радоваться если, так разве такие свадьбы бывают?

Из дедовой комнаты страшно барабанят в дверь.

З а н а в е с

КАРТИНА ВТОРАЯ

Хата Петра. Дверь отворяется, входит  д е д  П а н т е л е й  в чекмене, грудь увешана медалями.

П а н т е л е й (осматривается). Нету, что ли? (Садится.) Не думалось перед смертью в Слободе побывать. Эх, Федоска Гарбуз… Не человек был — поперечина… Да и я тут, кажись, тогда добре управился: наличники порубал шашкой и стекла повыбивал вдребезги… Вот и мета еще осталась… А время пришло, к внуку его пришел просить, как нищий на паперти. На, скажу… (Хватает медали на груди.) Бери и серебряные, и золотые. За Игруна медаль и за Стрелку медаль, за Бодрого медаль и за Борца медаль… Тысячные кони, первые призы в Санкт-Петербурге на скачках атаманского лейб-гвардии полка. «Чьих табунов кони?» — спрашивают. «Общественных табунов Ермаковской станицы…» — «Кто табунщик?» — «Ермаков Пантелей…» Да ни к чему мне они теперь, все равно валяюсь без толку. Только Катя осталась — медаль самая драгоценная… Да и ту хотят оторвать от груди… На, скажу, хохол проклятый, желаешь, на колени стану, гляди на мое унижение, возьми все, что есть, отойди только от Катьки, дитё пожалей. (Пауза.) И где ж он? (Смотрит в окно.) Тьфу! Идет, да не один. Не хочу свой позор людям показывать. (Ищет место, куда бы спрятаться. Прячется за занавеску.)

Входит  Н е р о в н я.

Н е р о в н я (один). Дело на мази. (Пишет что-то на бумаге, говорит.) Ты еще зелен, Петька. Не знаешь, что нужно твоей Кате… Маленькая! Катя дивчина масштабов больших. Полчаса только сейчас с ней побеседовал в секретном порядке — и уже вижу, в чем дело. Хочет учиться, а Илья, как видно, не пускает. Боится мировой славы лишиться. Ладно! Тогда мы о тебе позаботимся, Катя! Сама увидишь, где лучше — в Ермаковке или у нас, в Слободе. В райкоме поддержат. Надо продвигать кадры. Заимеем мы своего студента… (Запечатывает конверт.) А ты, Илья, пострадаешь за свою скаредность!

Входит  П е т р о.

Ну чего ты? Такой день у нас, а ты туча тучей. Брось, говорю, Катя будет наша.

П е т р о. Колхозники хлеб везут по домам, радуются люди. (Вынимает какую-то бумажку, разглядывает.) Всё в этой бумажке. Если по-старому — я первый богач. Если по-старому — любой дивчине лестно в мой дом зайти… Что я могу? Я все могу. Захочу — обоями хату оклею, захочу — коврами пол устелю, захочу — оркестр найму в городе и пойду к Кате в Ермаковку песни играть под окном. Все могу, и все это лишнее. Может, зря я сразу не согласился? Не все ли равно, где жить?