Воронеж – река глубокая

— В тридцать седьмом году,— заявил Прохладный, разворачивая белую тряпочку с шомпола и показывая крохотное пятнышко копоти,— на Дальнем Востоке та­кое расценивалось как вредительство. Нашего команди­ра батальона за перевод трех винтовок из одной катего­рии в другую под суд отдали.

Неожиданно на низкорослой, кривоногой лошади прискакал дневальный. Он прогарцевал к столам, лег животом на холку лошади, свалился на бок, слез по- мужицки и, подойдя к младшему лейтенанту, взял под козырек.

— Товарищ командир, принимайте пополнение.

Прохладный оторопело уставился на кобылу. Он долго не мог сообразить, как в расположение угодило домашнее животное. Дня три назад он дал бой из-за дворняги, добровольно взятой ротой на иждивение. Собака была вислоухой, дурашливой и на редкость гулящей. Окрестили ее Бульбой. От нее избавились невероятно сложным путем: отправили на машине в тыл.

Где взял лошадь Пржевальского? — спросил Прохладный, придя в себя.

— Выдали в ЧМО.

— Откуда у них?

— Подарок от монгольского народа.

— Как звать?

— Не знаю.

— Что с ней делать?

— Ездить... Верхом. По той причине, что к оглоблям не приучена.

Г — Ну, брат...— сказал Прохладный, широко рас­ставив ноги и раскачиваясь с носков на пятки.— Ты ее привел, ты и чикайся с ней.

— Товарищ лейтенант! — взмолился дневальный, повысив звание командира роты на один кубик.— Я не виноват, мне приказали.

Как ни странно, Шуленина подарок обрадовал. Он радостно потер руки и сказал:

— Братцы, товарищи! Это же манна с неба. Погля­дите на нее — умница, спокойная, тихая. Мы на ней будем пулемет возить.

Он до того расчувствовался, что подошел к лошади и полез смотреть ей зубы. Лошадь ощерилась, тяпнула Шуленина за живот. Потом стала бить передними нога­ми.

Полундра! — завопил Шуленин, отскакивая в сторону.— Футболистка настоящая. Центр нападе­ния!

Быть по сему,— сказал Прохладный.— Пусть зовется Полундрой. Брагин, внесите животное в опись имущества.

Дневальный вынул из-за пазухи пачку писем, отдал бойцам. Он с обидой поглядывал на младшего лейте­нанта и на лошадь и даже не потребовал за письма положенных песен, плясок и криков петухом.

Нам с братом пришел маленький треугольничек. Я еще надеялся, что однажды придет известие от ма­мы,- вдруг она успела эвакуироваться в последний момент с ранеными на какой-нибудь трехтонке. Но письмо оказалось от тети Клары.

«Милые мальчики,— писала она.— Извините, что долго не отвечала. Я учусь. Очень трудно учиться на старости лет. Хотя учиться всегда трудно. Я волнуюсь за вас: скоро первое сентября. Я просила командование. Обещали принять меры — пристроить вас к сельской школе, если, конечно, в ней начнутся занятия. Расста­немся мы надолго, но это не значит, что вы останетесь совершенно одни, о вас будут заботиться. Главное — берегите друг друга. Хочу предупредить. Может слу­читься, что я перестану писать. Не волнуйтесь: это будет означать, что я уехала в длительную командировку. Служите честно! Ваша тетя Клара».

Строй рассыпался, как будто его размыл поток воды. Люди разошлись по палаткам. День завершен. Убитых нет, раненых тоже, мы не на переднем крае.

— Спокойной ночи!

Шумят сосны... И в их шуме чудится музыка. В запела труба, ее приглушают скрипки, много скрипок это поскрипывают сосны, гулко ударяет барабан

шишка упала с сосны на палатку.

В армии мало остается времени для раздумий. Tai построено, чтоб времени хватало в обрез, лишь на обду- мывание приказов. Прохладный требует: «И спать ложась, учи устав, а ото сна встав, вновь читай

устав».      __

«Скоро первое сентября. Мальчишки и девчонки»,— думаю я. И вдруг осознаю, что в этом году, по всей вероятности, не придется учиться. Как же так? В конце концов мечта отца выучить нас с братом на каких-то инженеров — слишком непонятная штука. Отец говорил об институте с почтением, как о Верховном Совете, где что ни человек, то член правительства. Институт — это очень высокая для меня инстанция. Школа, одноклас­сники, учителя — близко и понятно. Неужели я потерял школу, как отца, как потерял мать?

— Мне тоше не спится,— раздался голос дяди Бо­ри.— Ты о чем думаешь?

— Да так... Вот... Книга где-то... «Герой нашего времени»... затерялась.

— Ты ее прочел?

— Нет.

Дядя Боря помолчал и сказал:

— Потерял польшую ратость.

Странно он говорит, дядя Боря, путает букву «гоя и «б», «т» и «д». Неужели русский язык трудный?

— Ты сапишись в пиплиотеку,— советует дядя Бо­ря. В темноте его не видно, хотя до него можно дотянуть­ся рукой.

— Где она, библиотека? — спрашиваю я.

— В школе. Польшая пиплиотека. Правта, директор школы не тает кому попало кники, чтопы не пропали, но если ты попросишь хорошо, тепе датут. Пиплиотекарем работает Стеша — помнишь девушку, красиво пела, когда мы куляли в дерефне? Сходи обязательно! У меня пудет просьпа...

Я слышу, как дядя Боря поднялся, он дышит преры­висто, волнуется.

Алик, она тепе понравилась? — спрашивает роб­ко Сепп.

— Кто? — спрашиваю я, не догадавшись, о ком он спрашивает.