Воронеж – река глубокая

— Запомните, в пункте есть существенное измене­ние Не «нас не трогай, мы не тронем», а «неуклонно стремиться к встрече с противником, к захвату его в плен или уничтожению».

Я смотрю под ноги, украдкой ковыряю носком сапога комок земли. Хорошо, что дождик перестал. Выглянуло солнце. Вдалеке от окопа между туч тянутся к земле нити лучей, как паутинки. Скоро бабье лето.

«Конечно,— думаю я,— врага нужно уничтожать, но стоило ли из-за подобной чепухи надевать на людей сбрую, тащиться за сто верст киселя хлебать? Об этом каждый день в газетах пишут... И зачем тактические учения?»

Мысли мои далеко... Я забываюсь, думаю о про­шлом...

Длинное в этом году лето! Не верится, что недавно я лежал на крыше Дома артистов, разговаривал с Ор­лом Беркутом.

Скоро ли отобьют у немцев Воронеж? Наверное, мама нас ждет дома, если немцы ее не убили за то, что ее муж, а наш отец ушел добровольцем в Красную Армию.

А что делает дядя Ваня, дворник? Небось стал полицаем, раз начал грабить город еще до прихода немцев.

— Ложись!

Я падаю на землю. Рядом падает дядя Боря Сепп. Остальные стоят в строю и смеются. Почему они не выполняют команду?

Прохладный подходит, я вижу его начищенные сапоги. Говорит:

— Встать! Лечь! Встать! Лечь!

Мы с дядей Борей выполняем команды: встаем, ложимся...

— На первый раз объявляю выговор.— предупреж­дает Прохладный.

Оказывается, он, чтобы выяснить, кто невниматель­но слушает, тихо предупредил: «Сейчас будет команда «ложись», но всем стоять!» Я и дядя Боря замечта­лись.

Через час Сеппа, Рогдая меня и еще шестерых бойцов — полное отделение — оставляют, остальные бойцы во главе с Прохладным уходят в балочку — оборудовать стрельбище.

Как только Прохладный скрывается в овраге, стар­шина роты Брагин командует:

— Вольно! Еще вольнее! Перекур с дремотой. Алик, встать на стреме, как увидишь командира, свисти. По­спим, братва.

Он ложится на землю, скатку подкладывает под голову и сразу засыпает. Остальные бойцы располага­ются с комфортом. Кто курит, кто травит байки...

«А ничего парень-то,— думаю про Брагина,— Не выслуживается».

Я всматриваюсь в сторону оврага — нрав младшего лейтенанта известен: обязательно появится неожиданно, будет проверять бдительность. И почему он такой до­тошный в службе? Ему бы пора быть полковником, а он все в младших лейтенантах ходит.

Часа через полтора взлетают три красные ракеты и в овраге раздаются выстрелы. Брагин просыпается, надевает скатку.

— Подъем!

Прохладный выныривает из кустов, подходит, смот­рит. Он понимает, как мы изучали действия одиночного бойца, но виду не подает. Предлагает старшине роты:

— Покажите-ка на личном примере, как окапыва­ется боец в чистом поле!

Толик Брагин не спеша ложится, переваливается на левый бок, достает из чехла малую лопату, начинает ковырять землю.

— Плохо дело! — морщится Прохладный.— Забы­ли в госпитале, как окапывается боец во время боя.

И началось!..

Я запомнил тот день! Мы метались по чистому полю, как затравленные кролики. Падали, вскакивали, полз­ли, без конца копали. Сколько же вырыто за войну окопов и окопчиков, если за три часа занятий мы пере­рыли, как кроты, целое поле.

Прохладный был неутомим. Он ложился рядом, проверял сектор обстрела, ругался, что мы не умеем находить складки на ладони земли, а когда Сепп отки­нул в сторону камень, чтобы легче было копать твердую землю, Прохладный зашелся:

— Растяпа! Куда камень бросаешь? Впереди клади! За камнем башку спрячь... Ну-ка, прочь!

Он лег на место бойца и показал, куда нужно положить камень, чтоб прикрыть от пуль голову.

Командир мучил нас, он вымотался и сам. Он искренне, от всего сердца хотел научить окапываться в чистом поле, где даже мышь не могла бы спрятаться от пулеметного огня.

Потом мы пошли в овраг. Оказалось, что лучше всех отстрелялся Шуленин — сорок восемь из пятидесяти.

Время подошло к обеду, на огневой рубеж выходим Рогдай и я. Не знаю, как брат, я спокоен: слишком много впечатлений за день, я устал, и предстоящая стрельба из настоящего карабина уже не великая радость, а лишь часть тактического занятия. Как я мечтал стрельнуть из настоящей боевой винтовки!

Ложись! Пятью патронами заряжай!

- Боец Васин к стрельбе готов!

— Боец Васин к стрельбе готов!

— Огонь!

Впереди стоят мишени. Темный силуэт врага в не­мецкой каске на белом фоне. Где-то на щите круги с цифрами. Требуется попасть как можно ближе к цен­тру, к десятке, чтоб набрать большее количество очков. Время неограниченное.

Я прижимаюсь щекой к прикладу.Ох, забыл поста­вить деления на прицельной планке!.. Ставлю. Целюсь. Прорезь совмещается с мушкой. А где мишень? Я не вижу мишени. Ах, вот она, в стороне, бегает, как живая. Так... Заслезились глаза. Проморгался. Надо подвести мушку, посадить мишень на мушку. А где прорезь при­цельной планки? Нет прорези! Нет, хоть караул кричи, куда же она делась?

Приходится начинать сначала! Справа бухает вы­стрел. Он так неожидан, что вздрагиваю,— Рогдай пальнул.

«Начнем сначала...» — говорю я себе.