Воронеж – река глубокая

В карбюраторах я ничего не понимал, разговор не состоялся. Я вылез из-под «эмочки», отряхнулся и по­шел искать Зозулю.

Зозулю я так и не нашел, вместо него я нашел капитана.

Капитан стоял на тропинке. Я хотел было обойти его стороной, но он поманил меня пальцем. Минут пять мы разглядывали друг друга.

— Кого ищешь? — спросил капитан.

— Зозулю.

В Бессарабии был?

— Нет.

- А я был в Бессарабии. Пошли! Покажи столовую командного состава.

Пришлось идти. И кто придумал, что нужно вы­полнять последний приказ, когда не выполнен старый? Непонятно работал штаб!

Мы пришли к длинной палатке. Капитан мне понра­вился. У него странно болталась левая рука — он совал ее в карман галифе, но она выскакивала из кармана. Мы вошли в палатку.

В палатке стояли самодельные столы. На двух жердях, подпирающих потолок, проволокой прикру­чены воронки для сбора смолы. В них был налит ке­росин. Чадили самодельные фитили из пакли. Света хватало лишь на то, чтоб не пронести ложку мимо рта.

Барышни! — крикнул капитан.— Покормите!

Он достал из кармашка гимнастерки квиток на ужин — бумажку с подписью начальника тыла. По та­ким квиткам кормили тех, кто не стоял на довольствии в столовой.

Я исподтишка разглядывал капитана. По обуви легко определить, сколько человек прослужил в ар­мии, хромовые сапоги сохранились у кадровиков, в основном у политсостава; яловые тоже говорили о том, что человек пришел служить до начала боевых дей­ствий, потому что основная масса командиров, при­званных после 22 июня 1941 года, ходила в кирзе. На ногах бойцов плескались обмотки. Правда, с сорок второго года появились и немецкие сапоги.

На капитане были новенькие хромовые сапожки: он прибыл из глубокого непуганого тыла, где ночью в окнах домов светятся огни.

— Давай знакомиться, Васин,— предложил капи­тан и протянул мне правую руку: — Борис Борисович Тертычный.

— Откуда вы знаете мою фамилию?

— Я все знаю,— заверил капитан.

Принесли две миски каши Когда мы управились с едой, перед нами поставили по кружке молока.

Хорошо было сидеть в столовой командного соста­ва — сухо, тепло, пахло вкусно.

Капитан ел не спеша, молоко пил маленькими гло­точками.

— Значит, в Бессарабии не был? — спросил он во второй раз.

— Нет.

— Я был... Меня там шарахнуло. Очнулся в Орен­бурге. Напротив мечети. По улицам ишаки пасутся, тишь да гладь.

— Вы были пограничником? — почему-то спросил я.

— Нет, кавалеристом... Шить умеешь?

— Умею пуговицы пришивать.

— Отлично! — Он отвернул в пилотке клеенчатый ободок, редкими неточными движениями размотал с иголки нитку.

— Пришей на рукав,— попросил он, положив на стол звездочку.

Теперь я знал, что он политработник. В звании капитана положено было быть батальонным комисса­ром.

— Себе тоже пришей,— он достал и положил на стол золотистую ленточку. Такие ленточки пришивались за тяжелые ранения.— Насколько известно,— сказал он,— ты лежал в госпитале. Разве не так? У тебя была тяжелая контузия — значит, положена нашивка.

Я молча сделал все, что он сказал, меня потрясла его осведомленность о моей скромной персоне. Я решил, что это потому, что нес службу рассыльным по штабу,— кого попало ведь не назначат, только самых прове­ренных, вроде меня.

Возвращался я в дежурку на ощупь — после сытно­го ужина ночь, казалось, стала совсем непроглядной. Попадались разлохмаченные плетни, скользкие огоро­ды. На тропинке, по которой в светлое время я бежал, не глядя под ноги, обнаружились ямы, торчали цепкие корни.

Дежурный сидел у телефона и кричал в трубку:

— «Малина» слушает!

Звонили «Рябины», «Ташкенты»... Что-то стряслось, и телефон звонил беспрерывно. Дежурный, запутавшись в наименовании ягод, корнеплодов и городов, заговорил открытым текстом:

— Дежурный по полетам, говорит дежурный по штабу... Поезжайте к посадочным знакам! Полоса тем­ная. Движок отказал... Хорошо! Буду на проводе. Выезжай немедленно! Хорошо, позвоню в мастерские.

Я прошелся по комнате, встал напротив дежурного, повернулся плечом к свету, чтоб ему лучше была видна моя грудь и на ней золотистая нашивка за ранение. У дежурного оказалась плохая наблюдательность, раз­ведчик из него не получился бы: он не заметил моей нашивки.

Воспользовавшись перерывом между телефонными звонками, он сказал:

— Васин, минут через двадцать-тридцать пойдешь в политотдел. Сейчас там совещание. Тебе приказали прийти.

Непонятно работал штаб! Какое могло быть совеща­ние в политотделе, если я не успел никого предупре­дить о нем?

Я опустился на лавку, вытянул ноги.

— Как связь у старшего лейтенанта? — спросил я.

— Работает,— сказал дежурный, глядя в пото­лок.— Ну и ночка выдалась! Быстрей бы самолеты прилетали. Связь ерунда — связь восстановят в один момент. Посерьезнее вещи происходят: движок отказал. Скоростным самолетам слепой посадки не сделать — разобьются. Иди в политотдел!

Пришлось идти.

— Рядовой Васин,— рявкнул я с порога и вынул книгу приказов, в которой не стояло ни одной подписи.