Воронеж – река глубокая

— Номер! — сказал Прохладный.— Политруку не говори, а то кондрашка хватит.

Ротный и старшина беседовали тайно. Я прогули­вался по дорожке, глядел, чтоб политрук случаем не подошел и не услышал, о чем ведется речь.

— Влево, а она вправо,— жаловался старшина.— Ей: «Тпру!»—она галопом. Махнула с обрыва, еле выплыл. Она специально навредить хотела, специально потопла.

Как отчитываться-то будем? — соображал рот­ный.— Вдруг проверка, а кобылы нет... Сено-солома, ты не пьян?

— Что вы, товарищ младший лейтенант,— возму­тился Толик.— Откуда?

Разговорчики! Потом разберемся. Где взять лошадь? Если проверка... И лес возить... Сколько еще, много еще леса возить?

До зимы. Навозили всего на три землянки.

Так... Так...— Прохладный задумался, потом приказал: — Утопил, не утопил — ничего не знаю. Че­рез сутки чтоб лошадь была! Какая угодно, хоть на одной ноге. Сутки форы. Приготовь увольнительную, подпишу. Не приведешь — пеняй на себя, защищать не буду.

Спасибо! — сказал Толик.— Не подведу, коман­дир.

После завтрака, захватив саперные лопаты, рота колонной ушла в деревню. Брагин куда-то исчез. По­литрук пока не догадывался о случившемся. Мы с Рог- даем поступили в его распоряжение — у нас было особое задание на кузнице. Около кузницы паслись семь стреноженных коняга Их не мобилизовали в армию, оставили колхозу, потому что подчистую выбраковала ветеринарная комиссия. Командовал тягловой силой бригадир Кила, тут же крутился его неразлейвода крестный.

Парадом командовал политрук Борис Борисович. Он снял фуражку, повесил на гвоздик в двери кузницы, повязал широкий, прожженный в нескольких местах угольками брезентовый фартук. И вовсе не походил на вояку — он до невероятного напоминал доброго Айбо­лита, звериного доктора из сказки.

Подвели мерина по кличке Афанасий. Мерин по­фыркивал и вздрагивал непомерно раздутыми боками. Холка у него была сбита, осенние редкие кусачие мухи жадно прилипали к ранке.

— Что, пухнешь? — спросил у мерина Борис Бори­сович.— Бригадир, записывай рецепт.

Бригадир Кила почтительно записывал огрызком чернильного карандаша на обрывке газеты советы, как выгнать аскариду из брюха Афанасия.

Мерин доверился коннику, добровольно подошел к станку, вошел в станок (его даже не взяли под уздцы), поднял заднюю правую ногу. Подковы, конечно, на ноге не было.

— Ой-ой-ой! — вырвалось у капитана.— Не копы та — лыжи. Как же ты ходил, друг сердечный? Не завидую.

Мерин вздохнул и вежливо помахал хвостом, отго­няя кусачих мух.

Борис Борисович положил неподкованную ногу ме­рина на колени, прикрытые брезентовым фартуком, долго приноравливался, затем осторожным и в то же время сильным движением срезал, точно сострогал, пласт кости. Думалось, что Афанасий взовьется на дыбы, лягнет коновала в живот, разнесет станок в щепу. Ничего подобного не произошло — мерин застыл. Его морда приняла скучающее выражение, как у женщины, когда ей делают маникюр.

Борис Борисович чистил копыта — задние, передние Он часто менял всевозможные — выпуклые, прямые и загнутые — долота.

Потерпи, потерпи,— просил он ласково.

Старший сержант дядя Федя ассистировал политруку

— Теперь что? — спрашивал он почтительно,- По­нятно. теперь что? Ага, понял! Сразу бы не додумался.

Оказывается, и дядя Федя кой-чего не знал и не умел делать.

Дядя Федя вынес подкову. То ли подкова оказалась горячей, то ли Борис Борисович неловко тронул бо­лячку — Афанасий взметнулся.

— Не мешай! — закричал капитан.— Терпи!

Забивались гвоздочки безболезненно и быстро.

— Готов! — отпустил мерина Борис Борисович. - Гуляй, старина! — он дружески хлопнул ладонью по круп\

Афанасий постоял, шагнул. Остановился, как бы соображая, ступать или нет. И, замотав головой, резво выбежал из станка.

' — Эть взбрасывает! — умилился крестный и бро­сился ловить мерина.— Тпру-у, окаянный, те говорят, не резви!

Поймав Афанасия, крестный окликнул:

- Алик, забирайся! Скачи галопом на Лебяжье поле.

Там работали наши ребята.

Афанасий трусил не спеша. Я точно плыл по мелкой волне на перевернутой лодке. Я не умел ездить верхом. Неудобно было трястись на старом мерине, ударяясь о разъеденную мухами холку. Я балансировал руками, телом, чтобы не сползти то влево, то вправо, падал животом на спину Афанасия. Хотелось крикнуть: «Оста­новись!», но почему-то было стыдно произнести по­добное слово.

Кое-как добрались до Лебяжьего поля.

Бойцы выкапывали саперными лопатами картошку. Они шли цепью. Им пособляли женщины. Выбирали клубни руками, бросали в ведра; когда ведро наполня­лось, картофель ссыпали в большую кучу.

Работали весело. Дядя Боря Сепп старался в паре со Стешкой на самом левом фланге. По-моему, они плохо соображали, что делают, потому что сбились с рядов. Их подняли на смех.

— Куда ж в кусты полезли? — закричала женщи­на,— Рановато еще, еще обеда не было... Глянь, Стеш- ка-то покраснела!

Я слез с лошади. Афанасия впрягли в плуг. За плугом пошел дядя Боря. Он отворачивал черные жир­ные пласты земли, картошка оказывалась сверху, чело­век десять еле управлялись за ним.