Воронеж – река глубокая

— Не знаю... Сколько разрешите,— ответила она, прижав ребенка к груди, к значкам «Ворошиловский стрелок», «ГТО II ступени» и прочим значкам с красны­ми крестами и полумесяцами.

— Три дня! — определил срок ее пребывания в гостях ротный.— Спокойной ночи, товарищи! Пора кон­чать. Я смотрел сегодняшнюю работу — мало сделали и плохо. Такое проволочное заграждение завалится от ветра. Завтра переделать. Сегодня поверка отменяется. Расходись!

4

Бойцы вставали, прощались с супругами Шуленины-

ми; супруги как будто застыли, им не хотелось «расхо­диться», для них время бежало слишком быстро.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В день моего пятнадцатилетия погибла ротная кобы­ла Полундра. Событие печальное и неожиданное.

День моего рождения никто не отмечал. Рогдай не вспомнил или сделал вид, что не вспомнил.

Итак... В день моего рождения погибла Полундра

Политрук Борис Борисович привязался к ней. Он проносил ей хлеб, делился сахаром. Политрук оказался довольно невеселым человеком. Вначале-то я подумал, что он отчаянный весельчак. Сбил с толку вопрос, кото­рый он задавал ни к селу ни к городу:

— В Бессарабии был?

— Там погиб ваш Ветерок?

— Не только конь,— отвечал капитан.— Семья осталась. Малыш, внучек. Жена, дочь, мать... Все оста­лись.

Он привязался к монгольской лошадке. И Полундра присмирела, облагородилась, как Шуленин. Позволяла запрячь себя в телегу. Она оказалась на редкость вы­носливой. Работала без отдыха днями — возила из бобрового заповедника бревна, слеги, хворост. Пока рубили сосенки, похватает листьев с кустов, травки и пошла тянуть: степная лошадь к изысканным кормам не приучена.

С бойцами Полундра жила не то что душа в душу — терпела; видно, сообразила: крути-верти, а лямку тя­нуть вместе,— рота рыла землянки, обносила прово­лочными заграждениями склады ГСМ, боевого питания мотчасти. Любила Полундра преданно, по-собачьи лишь политрука. Прибегала на его свист.

И ненавидела ротного старшину Брагина. Толик платил ей взаимностью.

— Послал бог скотину,— ругался он.— Испортил политрук. На реку водит купаться. У нас в детдоме во­дился кот Обормот, за горелую корку сальто-мортале крутил. Полундре, видишь ли, сахар подавай. Кнута ей семихвостого из телефонного провода.

Ранним утром, когда рота собиралась на завтрак, Брагин попросил меня запрячь Полундру — съездить на склад. Сам он запрягать не решался. Я нашел Полундру в березничке, она развлекалась — каталась по земле.

— Вставай,— попросил я.

Я накинул узду, привел ее к навесу, где стояла телега, скрипучая и рассохшаяся, как старая бочка. Теперь-то я управлялся с лошадью лихо, не хуже дере­венского мальчишки. Полундра долго не желала вхо­дить в оглобли.

Имей совесть,— сказал я.— Сегодня мне пятна­дцать лет исполнилось. В прошлом году на день рожде­ния приходили мальчишки и девчонки из школы, со двора. Приносили подарки. Во как жили раньше!

Я надел хомут, подтянул подпруги.

— Мундштук вставь, удила не забудь! — крикнул со стороны старшина.

— Ладно.

Но я не вставил в пасть Полундре мундштук, потому ? что она не любила, когда ей смотрят в зубы,— кусалась

Брагин подбежал к телеге. Полундра рванула с места, он еле успел вскочить на телегу и схватить вож­жи. Кобыла понесла...

Она совсем не слушалась старшины. Бежала куда-то сломя голову. Так они и умчались.

Толик вернулся скоро. Мокрый до нитки.

— Алик! — позвал он меня, прячась в кустах.

— Ого! — удивился я: человек выехал на склад и через несколько минут прибегает мокрый, озирается, без лошади, без подводы.

— Найди ротного, чтоб политрук не слышал. Зови сюда.

— Что случилось? — спросил я.

— Ша! Полундра утопла.

— Как?

— Сама. Махнула с обрыва в протоку. Телега сверху... Накрыла. Я еле выплыл. Бешеная кобыла — думала с телегой протоку переплыть. Зови Прохладного. Что делать?

— Не знаю.

— То-то и оно... Фашистка какая-то! Я ей вправо, она — влево. В штрафбат загонят?

— Не знаю.

— Она назло утопилась,— решил Брагин,— чтоб навредить.

Я побежал на поиски Прохладного.

Рота ушла на завтрак. Утром в день моего рождения рота готовилась помочь колхозникам в уборке картофе­ля. Сватать приходила председательница колхоза. Она по-умному пришла в политотдел, к дивизионному ко­миссару. Попросила о помощи.

Вечером в роте созвали открытое партийное собра­ние. Выступил политрук Борис Борисович.

— Граждане,— сказал он.— Урожай гибнет. Нашу работу, конечно, за нас никто не выполнит, но и помочь... Никто, кроме нас, колхозному хозяйству не поможет. Как насчет воскресника или субботника? Кто «за* — поднимите руку.

Проголосовали. И сегодня добровольно полроты, вместо того чтобы отсыпаться после наряда, шли на уборку картофеля.

Ротный сам увидел меня.

Васин!

Я подошел, откозырял.

— Почему не на завтраке? — спросил строго Про­хладный.— Без строя болтаешься? Допрыгаешься, от­правлю на губу, посидишь, подумаешь... Марш на завтрак!

— Товарищ младший лейтенант,— начал я.

— Молчать! Почему не выполняешь приказ?

— Да я...

— Пререкаться вздумал? Марш на завтрак!

— Полундра утопла! — выпалил я, не слушая рот­ного, потому что он не давал слова вымолвить.

— Врешь? — опешил ротный.

— Правду говорю. Брагин мокрый прибежал.