Воронеж – река глубокая

— Задашь еще хоть один вопрос,— рассердился старший пехотинец,— придется расстаться — любопыт­ные хуже врагов. Вопросы задаем мы. Точка! Кончай базар!

— Ты был на гауптвахте? — вдруг спросил капитан. — Да, был,— ответил я.

С дисциплиной, выходит, нелады. Плохо... Нет худа без добра. Когда вернешься в роту, не распростра­няйся — пусть думают, что сидел под арестом. Теперь иди отдыхай! Тебя сюрприз ожидает... Тебя ждет близ­кий человек. Иди. Ждут. Счастливо!

Екнуло сердце, промелькнула мысль: <Мама...», но я тут же заглушил эту мысль, потому что она была нереальной. Мама давно бы уже нашла нас, если бы успела выскочить из города. Меня ошеломило другое известие — немцы выгнали из Воронежа жителей. В го­роде никого не осталось. Мертвый город... Трудно представить такое.

За лето произошло многое. Я разучился удивляться. Жизнь диктовала свой ритм, и некогда было вскидывать руки, цокать языком: «Ах, что вы говорите! Да как же так? Неужели в самом деле все сгорели карусели?» Сгорели карусели, и полгорода моего сгорело. И теперь жителей немцы угнали куда-то... Куда? Ох, велика земля! Тысячи людей, миллионы можно угнать и так упрятать. что концов не найдешь. И среди этих миллио­нов был один человек, которого я обязательно должен был разыскать, если, конечно, он остался живой, это была моя мама.

Опять посадили в машину и опять куда-то повезли. Ехали лесом, переезжали мосточки. Ехали в тыл. По­нятно. Если к фронту, попадались бы военные, и чем ближе к передовой, тем их было бы больше.

Лес уже приготовился к зиме — березы, осины стояли голыми, лишь пламенели клены, а елки точно ощетинились, как ежи.

Никогда не думал, что под Воронежем такие леса.

В одном месте дорогу перебежали два оленя. Это произошло неожиданно. Машина остановилась. Шофер выдернул из-за сиденья автомат, соскочил на землю.

Зверь ушел. И я был рад этому... Зверь летел по воздуху, касался земли, и земля точно отталкивала его. Так мячик прыгает по асфальту.

Шофер вернулся, сунул автомат в машину, сел и сказал:

— Упустил... Не везет! На той неделе ребята медве­дя завалили. Мясо — во! Красное только. Зверь тут непуганый — заповедник.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Несколько раз останавливали, проверяли докумен­ты. Часов в пять мы подъехали к бывшему монасты­рю высокая облупленная стена, точно измазанная суриком, широкие, тяжелые ворота, захлопнутые наглу­хо, у ворот — часовой. Он молча, натужившись, отвалил ворота, мы въехали во двор, сзади тревожно зазвенел звонок.

Громыхая подкованными сапогами по булыжнику, I подбежал дежурный и сказал шоферу:

— Что так долго? Расход на обед оставили.

— Зря старались, я в штабе порубал,—ответил | шофер.

Они еще поговорили о разных разностях... Я ог.тя» * делся. Справа и слева метров на двести тянулись одноэтажные, как казармы, здания с массивными ре­шетками на окнах. Монастырь снаружи выглядел жал­ким и обтрепанным, внутри сверкал той казенной чисто­той, которая бывает только в военных подразделениях. В конце двора торчала церковь с высоченной колоколь­ней, с которой, как лианы, свешивались антенны. По монастырским стенам прогуливались часовые.

За церковью к реке спадал сад. Фрукты в нем убрали, не как в колхозном. Здесь красноармейцы по­старались.

Меня провели в глубину сада к избенке, не то бывшей келье, не то монастырской кладовой. Она прита­илась у самой реки в трескучих, уже голых зарослях малины.

— Иди! До скорой встречи.

В саду стояли странные сооружения — заборы, ма­кеты стен домов, бумы на разных высотах — от низень­ких, у самой земли, до поднятых на высоту березки; висели, как повешенные преступники, чучела, набитые ватой, валялись куски колючей проволоки. Я видел войсковые полосы препятствия, здесь было что-то по­сложнее и позамысловатее.

Скрипнула дверь... И... На пороге избенки появи­лась... тетя Клара!

Она целовала меня, гладила по голове и, конечно, как положено, плакала. Никак не понять, почему жен­щины плачут при встречах. Распускают сырость.

— Чего плачешь? — спросил я.

— Соскучилась,— ответила тетя Клара,— Рогдая не увижу...

Мы вошли в избенку. Внутри было уютно по-мирно­му. Неплохо окопалась тетя Клара — комод, деревян­ная кровать, на тумбочке приемник. Меня заинтересо­вал приемник, сроду такого не видел — в полированной черной коробке, с «рыбьим глазом». Лампочка такая зеленая, чего-то в ней сходится при настройке на волну. Название «Телефункен». Эмблемочка. Интересный при­емник.

— Где достала?

— Немецкий, трофейный,— сказала тетя Клара.— Ну. как вы? Сядь, расскажи. Как изменился! Похудел и вырос, лицо крупное. Взрослеешь. Я не видела тебя в форме. Покажись.

— А где твоя? — спросил я.— Почему в граждан­ском ?

На ней была черная узкая юбка, двубортный пиджак с подбитыми плечами, шерстяная зеленая кофточка. Не нашенская одежда, сразу видно, что трофейная.

- Надо,— ответила она.— Я теперь буду так, в форме мне нельзя.