Воспоминания. 1848–1870

Щепкину наскучило проводить время так бесцельно; он потерял терпенье и сказал наконец: «Если я завтра опять не получу денег, то мне остается только обратиться в “Колокол” и ехать обратно в Москву». Важный чиновник, выслушав это заявление, просил его очень мягко не делать этого, уверяя, что завтра же деньги будут получены. Щепкин не верил этому обещанию, слышанному им столько раз; однако на другой день в назначенный час он все-таки явился и, к своему великому удивлению, тотчас получил все деньги.

Я слышала много таких рассказов, но б\льшую часть из них перезабыла.

Когда минул год нашему пребыванию в Лондоне (весной 1857 года), Огарев получил через русское посольство вызов в Россию. На эту бумагу он отвечал статьей в своей газете, говоря, что остается за границей, потому что чувствует, что может приносить более пользы своему отечеству оттуда, чем находясь в пределах империи. Полгода спустя мы прочли в русских газетах, что Огарев изгоняется из пределов России навсегда.

Между многими русскими художниками, занимавшимися в Италии, был замечательный живописец Иванов. Он провел полжизни безвыездно в Риме, работая, если не ошибаюсь, двадцать восемь лет над одной картиной48, которой он принес немало жертв, живя в страшной бедности, тогда как с его талантом он мог бы много заработать.

Когда Иванов задумал вернуться в Россию, он сперва приехал в Лондон, нарочно чтобы повидаться с Александром Ивановичем Герценом, и привез ему в подарок фотографию своей картины, уже отправленной в Петербург, где он намеревался поднести ее государю Александру Николаевичу. Судя по фотографии, это должна быть замечательная картина; она давно уже в Румянцевском музее. На ней были представлены необыкновенно живо разнообразные типы еврейского племени. Некоторые лица были очень красивы и выразительны, особенно Иоанн Креститель. Но фигура Иисуса, проступавшая вдали, производила мало впечатления. Русские, видевшие эту картину и понимающие в живописи, передавали Герцену, что, кроме изящных контуров всех фигур, дышащих истиной, картина Иванова замечательна еще необыкновенно ярким колоритом.

Иванову было уже за пятьдесят; он казался очень добродушен, но привычка к одиночеству и к усидчивой работе придавала выражению его лица сосредоточенность и задумчивость; вообще он был молчалив. Его привела в Лондон давнишняя, заветная мысль. Так как внимание русского общества в то время было всецело привлечено к Герцену и к лондонским изданиям, Иванов постоянно слышал о Герцене даже от художников и вообразил, что Герцен может один разъяснить ему мучающую его задачу. Вот в чем она состояла.

В продолжение нескольких веков христианской религии идеалы ее были руководящей мыслью искусства: оно воспроизводило все выдающиеся моменты ее истории, религия была оплотом искусства, – рассуждал Иванов, удрученный, убитый как бы кончиной близкого ему человека. Теперь же всё изменилось, общество стало равнодушно к религии, мистическая сторона ее ослабла; какая же новая идея займет покинутое место, что будет ныне одушевлять искусство? – говорил он, бросая на Герцена вопрошающий взгляд. – На что искусство будет опираться, где новые идеалы?

Герцен слушал его внимательно и наконец ответил: «Ищите новые идеалы в борьбе человечества за идею свободы, за человеческое достоинство, за постоянное совершенствование, за вечный прогресс; вот где должна быть нынешняя руководящая мысль для искусства; тут тоже есть и жертвы, и мученики, воспроизводите выдающиеся явления этой мрачной истории».

Но Иванов не был убежден, не был вполне доволен этим решением; он хотел иного и, вероятно, оставил этот мир, не додумавшись до своей заветной идеи.

Герцен был необыкновенно рад великому художнику; даже страдание его, проистекающее из отвлеченной мысли, было очень симпатично Александру Ивановичу. Иванов провел в Лондоне около недели и не раз обедал в Laurel-house

; кроме того, Герцен пригласил его на обед в какой-то хороший лондонский ресторан. Александр Иванович был мастер заказывать обеды, придумывать что-нибудь особенное. Например, он всегда заказывал один из двух типичных английских супов: из черепахи или из бычьих хвостов, которые были новостью для русских путешественников.

Герцен взял в ресторане особую комнату. Кроме Иванова тут были Тхоржевский, Чернецкий и не помню кто из русских путешественников, находившихся тогда в Лондоне, а также всё наше семейство. Обед был очень оживлен; помню, что все находились в очень хорошем расположении духа. Звучали горячие тосты за благо России, за ее процветание, за русских художников…

В этом же году приезжал в Лондон молодой человек по фамилии Бахметев; кажется, он был уроженец Симбирской губернии. Некрасивый, робкий, молчаливый, он казался жалким, одиноким, заброшенным. Только гуляя вдвоем с Герценом, он разговорился наконец. Рассказал, что уехал навсегда из России, что всё там безотрадно, безнадежно; а главное, он уехал от родных, он не мог вспоминать о них спокойно и говорил: «Только желаю уехать подальше, подальше от родных».