Воспоминания. 1848–1870

Потом он расспрашивал Герцена о цели, для которой Александр Иванович печатает «Колокол» и прочие издания. Герцен отвечал ему в коротких словах, что это была с детства его и Огарева заветная мысль – служить своей родине, и вот в Лондоне эта мечта наконец осуществилась.

– Так это не торговое дело? – спросил Бахметев. Герцен не мог сдержать улыбки.

– Типография мне стоит в год десять тысяч франков, – отвечал он, – иногда мои издержки окупаются, а иногда наоборот; это для меня довольно безразлично, потому что я свободно могу располагать такой суммой.

– Извините, что я вас так расспрашиваю, – сказал Бахметев, – это потому только, что если типография не коммерческое предприятие, то я хочу вам оставить двадцать тысяч франков на ваши издания и другие общие дела. Вот видите, – продолжал Бахметев, – у меня всего пятьдесят тысяч, вам оставлю двадцать, а тридцать тысяч возьму с собой и уеду на Маркизские острова, где буду в коммуне жить с людьми по-братски.

– Не делайте этого, – возразил Герцен с жаром, – не уезжайте на Маркизские острова, осмотритесь прежде; вы увидите сами, каковы и здесь люди. Не спешите, ведь и тут всё безотрадно и безнадежно. Какое братство! Вас ограбят и убьют. И мне не давайте этих двадцати тысяч франков, мне решительно их не нужно. Может, со временем вам встретится человек, который будет в них нуждаться для какого-нибудь полезного дела, а у меня хватает средств на типографию.

Но Бахметев был настойчив, упрям, он ни йоту не переменил своего решения и говорил резко и в то же время сквозь слезы, как ребенок:

– Не делайте мне возражений, это давно мною решено. Вы не имеете права отказать в принятии двадцати тысяч франков, ведь я даю их на полезное дело, обещайте взять их.

Но Александр Иванович сказал, что ничего не может решить без Огарева. На это Бахметев отвечал, что будет на другой день в Laurel-house, чтобы получить окончательный ответ от Герцена.

По возвращении домой Герцен после обеда долго толковал с Огаревым о предложении Бахметева. Николай Платонович смотрел на пожертвование несколько иначе, чем Александр Иванович.

– По всему, что ты говоришь, Александр, – сказал Огарев, – видно, что Бахметев имеет настойчивый характер. Он решил употребить на общее дело почти половину своего состояния; по мне, лучше тебе взять эти деньги, чем кому-либо другому.

– Если я возьму их, – отвечал Герцен, – то с тобой вместе и с тем, чтобы употреблять на общее дело только проценты, а капитал сберегу для него, если он когда-нибудь вернется; ведь с его неопытностью его наверное оберут; хоть бы сам-то уцелел. Однако я постараюсь отклонить его от его безумного предприятия.

На другой день, часа в четыре, Бахметев приехал к нам в Laurel-house. Сначала Герцен оспаривал его проекты, представлял ему всю их несостоятельность, старался убедить, что его мечты неосуществимы, что едва ли он найдет нынче таких чистых людей, которые, как первые христиане, откажутся от благ мира сего и будут жить в братской любви друг к другу.

Но Бахметев не допускал никакой критики, а сказал только в ответ:

– Это давно решено, Александр Иванович… Если я ошибаюсь, то мне одному будет худо, и потому не стоит об этом рассуждать; а лучше порадуйте меня, скажите, что вы согласны взять эти двадцать тысяч франков, о которых мы с вами вчера говорили.

– Хорошо, – сказал Герцен, – я возьму их, но только вместе с Огаревым и с тем, чтоб употреблять на общее дело лишь проценты, а капитал будет храниться для вас у Ротшильда на случай вашего возвращения. Вы увидите, что я вам правду говорил, но вы молоды, немного самонадеянны, не хотите слушать советов. Забыл вам сказать, что мы вам напишем расписку и оба подпишемся.

– Зачем, зачем! – вскричал Бахметев. – Мне не нужно никакой расписки, я вам верю!

Но Герцен возразил, что иначе не возьмет денег, и расписка, подписанная обоими друзьями, была вручена Бахметеву, который на другой день поехал с Герценом в лондонскую контору Дома Ротшильда49. Там деньги Бахметева были обменены на английское золото; приказчики банка проворно бросали золото на весы и скатывали его свертками. Никогда никто не проверял этой операции; приказчики были немало удивлены, заметив, что Бахметев пересчитывает каждый сверток, и глядели на него с вопросительной улыбкой. Наконец Герцен сказал ему, что это не принято и что банки никогда не обсчитывают. Видя всеобщее внимание, Бахметев послушался Александра Ивановича и остановил проверку. За исключением двадцати тысяч50, которые он вручил Герцену, наш соотечественник, войдя в свой номер, уложил все свертки в большую простыню, в которой находились его белье и пожитки. Потом завязал простыню накрест двумя узлами, но заметно было, что в простыне есть что-то очень тяжелое. Видя это, Герцен предложил Бахметеву купить саквояж, на что последний ни за что не соглашался, уверяя, что это ненужная роскошь.

С мучительным чувством опасения за него Герцен взял билет на железную дорогу и проводил Бахметева в дальнее и по неопытности небезопасное путешествие.