Воспоминания. 1848–1870

Они отправились записывать брак в гражданском ведомстве, потом возвратились в дом невесты, прямо наверх: там для них приготовили небольшой завтрак. Джорджина надела темное дорожное платье. Вероятно, родные попрощались с ними наверху, но гости, которых было очень много, толпились в двух смежных салонах; столы были покрыты яствами, фруктами, сластями и винами всех возможных сортов; недоставало только места: было ужасно тесно, сидели лишь несколько пожилых дам, молодые же дамы и мужчины кушали стоя, короткие знакомые и родственники угощали, подавали шампанское, все пили за счастие и благополучие молодых. Потом в толпе гостей сделалось движение, и все поспешили к входной двери: молодые спускались по лестнице к ожидающему их экипажу; гости, стоя в дверях, обменивались с ними поклонами, поздравляли их, более близкие жали им руки.

Я забыла сказать, что незадолго до этой свадьбы Герцен решился отправить сына в Женеву; ему хотелось, чтобы молодой человек, живя отдельно от семьи, приобрел немного независимости в чистом, почти горном воздухе швейцарских городов и уже самостоятельно продолжал более серьезные занятия. Во время посещения в Лондоне разных вольных курсов Александр Александрович Герцен был всегда первым на экзаменах, получил серебряную и золотую медали и разные лестные отзывы от преподавателей. Не помню всех предметов, изученных им, но знаю, что он особенно занимался естественными науками, физикой, химией и к рождению Герцена делал вместо сюрприза наглядные опыты, читал нам лекции с очень ясными толкованиями, которыми его отец оставался очень доволен.

Отправив сына в Женеву, Герцен послал его к известному натуралисту Карлу Фогту, с которым был коротко знаком еще в Ницце. Пробыв с полгода в Женеве, Александр переехал в Берн, в дом старика Фогта, отца знаменитого натуралиста. Там Александр поступил в университет и, мне кажется, пробыл в нем года четыре, постоянно переписываясь с отцом.

Приятель Герцена доктор Девиль всегда говорил, что это необыкновенное счастие иметь такого требовательного отца. Раза два Александр приезжал повидаться с семьей; это была большая радость, особенно для его старшей сестры, которая очень тосковала после его отъезда; вообще отсутствие его придавало какую-то тишину всему дому.

Однажды Герцен получил по городской почте письмо на русском языке, очень оригинальное, очень безграмотное – от дворовых людей князя Юрия Николаевича Голицына. Последний отправил служащих прямо в Англию, а сам, по их словам, ехал в Лондон через Константинополь; на это, говорили они, у него были причины. Его прислуга, состоявшая из пяти человек, пришла в отчаяние: князя еще нет, денег нет, кредита нет и все они ни слова не знают по-английски. Но мир не без добрых людей: как-то они узнали про Герцена, что он живет в Лондоне, богат, добр, жалеет людей и прочее. Всё это было выражено в письме; читая это послание, Герцен много смеялся, но тотчас отправился в Лондон, разыскал писавших, поместил их в дешевый пансион, дал им денег на необходимые издержки и поручил их Тхоржевскому, к которому они могли обращаться в случае недоразумений. Эти простые люди, успокоенные Герценом, ободрились, сердечно его благодарили и спокойно дождались князя Юрия Николаевича Голицына, который прибыл только через два месяца.

В это время приехал к Александру Ивановичу один русский, NN. Он был небольшого роста и слегка прихрамывал. Герцен много с ним беседовал. Кажется, NN был уже известен своими литературными трудами. Теперь, когда его уже нет на свете, я могу открыть тайну, которую знаю одна, могу рассказать о причине, что привела его в Лондон. После его первого посещения Герцен сказал Огареву и мне: «Я очень рад приезду NN, он нам привез клад, только про это ни слова, пока он жив. Смотри, Огарев, – продолжал Герцен, подавая ему тетрадь, – это записки императрицы Екатерины II, писанные ею по-французски; вот и тогдашняя орфография – это верная копия».

Когда записки императрицы были напечатаны, NN был уже в Германии, и никто не узнал о его поездке в Лондон. Из Германии он писал Герцену, что желал бы перевести записки эти на русский язык. Герцен с радостью выслал ему один экземпляр, а через месяц перевод был напечатан Чернецким; не помню, кто перевел упомянутые записки на немецкий и на английский, только знаю, что записки Екатерины II явились сразу на четырех языках и произвели своим неожиданным появлением неслыханное впечатление во всей Европе. Издания быстро разошлись. Многие утверждали, что Герцен сам написал эти записки, другие недоумевали, как они попали в руки Герцена. Русские стремились только узнать, кто привез их из России, но это была тайна, которую, кроме самого NN, знали только три человека, обучившиеся молчанию при Николае I.