Воспоминания о моем отце

Пятого марта 1943 года нашу семью постигло страшное горе. Погиб мой брат Алик. Его задавила машина, даже не задавила, а придавила кузовом к стене, когда он гулял во дворе. Никто никогда и не думал о такой опасности для ребенка, потому что машин в Ташкенте во время войны было не так уж и много. И этот грузовик не мчался по улице, а просто неумело разворачивался во дворе. Папа был вне себя, он бегал по городу с пистолетом и искал шофера, чтобы застрелить. Его пришлось отлавливать и успокаивать. Мама очень долго находилась в состоянии грогги, но потом обнаружили, что у нее брюшной тиф и она просто отдает концы. Эта ее реакция на гибель сына очень напоминала реакцию ее мамы на смерть Бориса. Маму положили в госпиталь.

Братья Сидоровы: Алик и Женя.

Для всех нас это было трудное время. Папа приносил домой спирт и научил меня пить его в разбавленном и неразбавленном виде. Давал он мне капельку, но эта наука мне очень пригодилась в будущем. Я уже знал, что это такое, какова технология потребления зелья и сколько мне можно его потребить, чтобы не потерять лицо. У нас многие ребята после училища, дорвавшись до спирта и не зная меры, сильно от этого страдали.

Однажды, когда мы были с папой дома вдвоем, я рассказал ему о своих токарных делах в Толмачевских мастерских. Услышав об изобретении дяди Миши, позволившем увеличить выпуск цилиндров авиамоторов на 200-300 процентов, он был поражен. Проблема цилиндров у них стояла не менее остро, и они рады были улучшить дело хотя бы процентов на 5. Но своего дяди Миши у них не нашлось. Папа мне сказал, что ни в какую школу я завтра не пойду, а должен буду явиться к начальнику местных мастерских Турчанинову и, пока не налажу шлифовку цилиндров по новому методу, из мастерских не выйду. У меня все еще было свежо в памяти, и я выточил по одной оправке для цилиндра с водяным и для цилиндра с воздушным охлаждением. Всего нужно было делать пять приспособлений, но оставшиеся отличались только размерами, и мастера Турчанинова, схватив идею на лету, сами их потом сделали. На третьи сутки я им отшлифовал по одному цилиндру каждого сорта. Времени на это ушло по 3,5 – 4 часа, вместо 12 -13 часов по старому способу. Все были крайне воодушевлены, а я ощущал приподнятое настроение от сознания того, что помог Родине в ее трудный час.

Незаметно подошло окончание школы. Мне и еще двум мальчикам из нашего класса предложили без вступительных экзаменов потупить в авиационный институт, эвакуированный в Ташкент из Харькова. При этом меня соблазняли броней от призыва в армию. Однако я направил документы в Высшее Военно-Морское Инженерное ордена Ленина Училище имени Дзержинского, которое в это время находилось в Баку. Папа мой выбор одобрил. Он говорил мне так: «Летчиком ты быть не можешь, потому что у тебя замедленная реакция. Тебя собьют в первом же бою. В авиационные инженеры тоже не ходи. Очень трудно терпеть, когда необразованные командиры относятся к тебе, как к нелетающему, а значит, к третьесортному человеку. На кораблях в этом отношении люди уравнены, потому что бок о бок несут бремя морской службы.»

Из Баку пришел вызов, и я покинул отчий дом и начал самостоятельную жизнь. Следующий раз я встретился со своими родителями уже в сентябре 1945 года, получив первый отпуск после окончания войны. К этому времени я уже окончил второй курс училища и летнюю корабельную практику на Северном флоте. В это время мои предки жили уже в Харькове. Папу назначили главным инженером ВВС Харьковского военного округа (ХВО).

Об этих двух годах, в течение которых я не видел своих родителей, у меня в памяти не осталось ничего существенного, связанного с папой. Сначала я хотел сразу перейти в своем повествовании к осени 1945 года, но мне стало жалко опустить свои воспоминания, сохранившиеся о том, что я видел в 1943-1945 годах. Ведь это были необычные годы.

Буду стараться говорить не о себе, а о том, что попадало в поле моего зрения, о том внешнем мире, который я воспринимал.