Восстание против современного мира

Гвельфская (григорианско-томистская) точка зрения отражает выхолощенную духовность, желающую использовать светскую власть ради собственного усиления и улучшения результатов своих действий в обществе —вместо синтеза духовности и власти, сверхъестественности и царской центральности, свойственного чисто традиционной идее. Верно, что томистское мировоззрение попыталось скорректировать подобный абсурд, понимая определенную общность между государством и церковью и видя в государстве «провиденциальное» учреждение, которое может действовать только до определенного предела; далее принимает эстафету церковь как в высшей степени и непосредственно сверхъестественное учреждение, совершенствуя общий порядок и доводя до конца то, что excedit proportionem naturalis facultatis humanae. [256]

Хотя эта точка зрения не так уж далека от традиционной истины, она, к сожалению, встречает —в кругу идей, к которому она принадлежит —непреодолимую трудность, представленную сущностной разницей между типами отношений с божественным, свойственным царскому и священническому санам соответственно. Чтобы между двумя последовательными уровнями единой организации (в схоластике отождествляемых с государством и церковью) существовала действительная общность, а не разрыв, необходимо, чтобы церковь воплощала сверхъестественным образом тот же идеал, который империя, строго говоря, воплощала на материальном плане; этот идеал является тем, что мы назвали «духовной мужественностью». Но «религиозная» точка зрения, свойственная христианству, не позволяла ничего подобного; начиная с папы Геласия I церковь заявляла, что после пришествия Христа никто не может быть царем и священником одновременно. Несмотря на свои иерократические притязания, церковь воплощает не мужской (солнечный), а женский (лунный) полюс духа. Она может притязать только на ключ, но не на скипетр. Из-за своей роли как посредника божественного, понятого теистически, и из-за своего взгляда на духовность как на «созерцательную жизнь», сущностно отличную от «активной жизни» (даже Данте не смог пойти дальше этой оппозиции) церковь не может представлять наилучшее объединение всех частных организаций —то есть она не может представлять вершину великого однородного ordinatio ad unum, включающего как высшую точку, так и сущность «провиденциального» плана, предвосхищенной, согласно вышеупомянутому взгляду, в отдельных органических и иерархических политических единствах.

Если тело свободно только тогда, когда повинуется своей

душе —но не разнородной —то нужно признать глубинный смысл утверждения Фридриха II, согласно которому признающие власть империи государства свободны, а подчиняются церкви, представляющей другую духовность, только рабы[257]

.

ГЛАВА 13. ДУША РЫЦАРСТВА

Как уже говорилось, изначально определяющим элементом не только для царского сана, но и для традиционной знати был элемент духовный. Как и в первом случае, можно представить себе ситуацию, при которой он является не врожденным, а, напротив, приобретенным. В этом случае мы имеем дело с тем же различием, которое существует между инициацией и инвеститурой. Инвеституре на Западе соответствует возведение в рыцарское звание

и ритуальное посвящение, свойственное воинской касте; инициации —то есть глубокой, прямой и индивидуальной реализации собственной природы —соответствует героическое деяние в традиционном понимании, то есть священное деяние, соответствующее доктринам, подобным учению о «священной войне» и «триумфальной смерти» (mors triumphalis).

Об этой второй возможности мы еще поговорим отдельно. Здесь же речь пойдет исключительно о духе и тайне средневекового рыцарства, представляющего собой образец первой возможности.