Возлюби ближнего своего

— Единственное, что я мог бы для вас сделать, — это обратиться в Верховный суд с просьбой, чтобы отбытие срока было засчитано вам как предварительное заключение, а не как тюремное наказание.

— Очень вам благодарен, — сказал Керн. — Но мне это безразлично. В данном случае мое самолюбие нисколько не задето.

— Это отнюдь не одно и то же, — заявил судья с некоторой горячностью. — Напротив, это очень важно с точки зрения гражданских прав. Если вы были в предварительном заключении, и только, — то на вас нет судимости. Разве вы не знали?

С минуту Керн молча смотрел на этого наивного и добродушного человека.

— Гражданские права! — сказал он затем. — А на что они мне, если я лишен даже самых элементарных прав человека! Я — тень, призрак, гражданский труп. К чему же мне все то, что вы называете гражданскими правами?

Судья задумался.

— Но надо же вам иметь хоть какие-то документы! — сказал он. — Может, нам попросить германское консульство выдать вам удостоверение?

— Год назад этого пытался добиться чешский суд. Прошение было отклонено. Для Германии мы вообще больше не существуем. А для остального мира — только как дичь, за которой должна охотиться полиция.

Судья покачал головой, словно укоряя кого-то.

— Разве Лига наций еще ничего не сделала для вас? Ведь вас тысячи, и вы должны как-то жить!

— Вот уже несколько лет, как Лига наций обсуждает вопрос о выдаче нам удостоверений личности, — терпеливо ответил Керн. — И каждая страна пытается сбагрить нас другой. Видимо, это продлится еще немало лет.

— Ну а пока?..

— Пока?.. Сами видите...

— Боже мой!.. — с неожиданной растерянностью произнес судья, растягивая слова, как это свойственно мягкому швейцарскому диалекту. — Вот так проблема! И что же с вами в конце концов станется?

— Этого я не знаю. Куда важнее, что произойдет со мной сейчас.

Судья провел ладонью по лоснящейся щеке и участливо взглянул на Керна.

— У меня есть сын, — сказал он. — Приблизительно одного с вами возраста. Мне даже страшно подумать, что вдруг ни с того ни с сего его тоже станут гонять с места на место... И только лишь за то, что он родился...

— А у меня есть отец, — ответил Керн. — Посмотрели бы вы на него...

Он повернул голову к окну, за которым в лучах мирного осеннего солнца стояла яблоня, отягощенная плодами. Там, за окном, была свобода. Там была Рут...

— Я хотел бы задать вам еще один вопрос, — сказал судья немного спустя. — Правда, он не относится к делу. И все-таки хочется спросить. Скажите, вы еще верите во что-нибудь?

— О да! Я верю в священный эгоизм! В безжалостность! В ложь! В косность человеческого сердца!

— Вот чего я опасался!.. Впрочем, как же вам рассуждать иначе?..

— Но это еще не все! — спокойно продолжал Керн. — Я верю также в доброту, в чувство товарищества, в любовь и в готовность людей помогать друг другу! Все это я испытал на себе. Быть может, больше иного из тех, кому живется хорошо.

Судья встал и, неуклюже обойдя свой стул, подошел к Керну.

— Приятно слышать такие слова, — пробормотал он. — Что же мне сделать для вас? Если бы я только знал!

— Ничего, — ответил Керн. — Теперь я уже сам знаю законы, а один мой приятель — так тот настоящий специалист по этой части. Отправьте меня в тюрьму.

— Я направлю вас в предварительное заключение, а ваше дело передам в Верховный суд.

— Если это облегчает вам вынесение приговора, пожалуйста... Но если предварительное заключение продлится дольше, то уж лучше тюрьма.

— Оно не продлится дольше, об этом я позабочусь.

Судья извлек из кармана огромный кошелек.

— К сожалению, существует только эта примитивная форма помощи, — неуверенно сказал он, доставая сложенную бумажку. — Мне больно, что я не могу сделать для вас ничего другого...

Керн взял деньги.

— Это единственное, что нам действительно помогает, — ответил он и подумал: двадцать франков! Какое счастье! На них Рут сможет добраться до границы!

Он не решался написать ей. Еще, чего доброго, выяснится, что она уже довольно давно в Швейцарии, и тогда ее тоже осудят. Теперь же она может рассчитывать на обычную высылку, а повезет, так просто выпишется из больницы и отправится куда захочет.

В первый вечер он чувствовал себя совсем несчастным, очень волновался и никак не мог уснуть. Ему все мерещилась Рут, разметавшаяся в жару на постели. Потом он впал в полузабытье, и вдруг ему привиделось, будто ее хоронят. Испуганный, он долго просидел на койке, обняв колени руками. Только бы не упасть духом, подумал он. А что, если все эти испытания окажутся сильнее меня?.. Впрочем, все дело в том, что сейчас ночь. Ночь и страх перед ней. Дневной страх как-то разумен, а ночной — безграничен.