Возлюбленная

Мистер, он всегда выглядел таким… свободным. Он был куда лучше меня. Сильнее, упорнее. Этот сукин сын не мог сам даже вылезти из яйца и все-таки стал королем, а я… – Поль Ди умолк и стиснул пальцы так, что они побелели, пока мир вокруг не успокоился и он не смог говорить дальше. – Мистеру было позволено стать тем, кем он мог стать. А мне этого позволено не было. И даже если б я его поймал и зажарил, то все равно – я жарил бы петуха по кличке Мистер и знал бы это. А у меня не осталось никакой возможности быть Полем Ди – умру я или выживу. Этот учитель все во мне переломал. И я стал совсем другим, слабее цыпленка и куда слабее того наглого петуха, что сидел на краю кадки с водой и грелся на солнышке.

Сэти погладила его по колену.

Поль Ди лишь только начал рассказывать; это было еще самое начало истории, но пальцы Сэти легли ему на колено, мягкие, ободряющие, и заставили его замолчать. Просто заставили, и все. Потому что если рассказывать дальше, то оба они могут оказаться на самом краю, упасть туда, откуда нет возврата. Хватит; остальное он оставит при себе; в той жестянке из-под табака, что хранит у себя в груди, там, где когда-то было его красное сердце. Крышка жестянки заржавела и не открывалась. И пусть. Он и не станет открывать ее, взламывать при этой милой храброй женщине, потому что, если она почувствует хотя бы слабый запах того, что там хранится, ему будет очень стыдно. А ей будет очень больно, когда она поймет, что в груди его больше нет того сердца, красного, как гребень петуха Мистера, что когда-то там билось.

Сэти все гладила и гладила его по могучему, будто каменному колену, разглаживала штанину и надеялась, что ему от этого станет легче, как и ей самой. Она делала это методично, как порой месила тесто в тусклом свете ресторанной кухни. Еще до того, как на работу придет старший повар. Устраивалась в узком пространстве, слева от бидонов с молоком, и спиной к кухонному столу. Месила тесто. Упорно, изо всех сил месила тесто. И с утра не было ничего лучше этого, чтобы прогнать воспоминания о прошлом и начать серьезные дела.

Наверху Возлюбленная танцевала. Два крошечных шажка, еще два, еще шажок, поворот, поворот, проход с высоко поднятой головой и все сначала.

Денвер сидела на кровати, улыбалась и «делала музыку».

Она никогда еще не видела Бел такой счастливой. Конечно, порой ее пухлый рот расплывался в довольной улыбке – когда она получала что-нибудь сладкое или когда Денвер рассказывала ей что-нибудь интересное. И, разумеется, она буквально лучилась восторгом, слушая истории Сэти о прежних днях. Но подобной игривости она никогда не проявляла. Каких-то десять минут назад она лежала на полу с выпученными глазами, задыхаясь и хватаясь за горло. А теперь, несколько секунд отдохнув на постели Денвер, уже вскочила и танцевала!

– Где ты научилась танцевать? – спросила ее Денвер.

– Нигде. Вот смотри на меня и делай так же. – Она подбоченилась и снова принялась скакать босиком.

Денвер рассмеялась.

– Теперь ты. Ну же, давай! – сказала Бел. – Ну давай же, ты тоже можешь не хуже. – Ее черная юбка так и разлеталась.

Денвер, похолодев, встала с кровати, понимая, что в два раза ниже и толще Бел, но тоже поплыла с высоко поднятой головой, легкая, точно снежинка.

Бел взяла Денвер за руку, а другую руку положила ей на плечо. И они стали танцевать вместе. Двигались по крошечной комнатке, и может, оттого, что голова закружилась, а может, от ощущения холода и легкости, Денвер смеялась как ненормальная. Заразительный смех подхватила и Бел. Обе, веселые как котята, долго кружились и раскачивались туда-сюда, туда-сюда, пока, совершенно измученные, не шлепнулись прямо на пол. Бел, переводя дыхание, откинулась назад и голову положила на кровать, и тут Денвер увидела краешек того, что всегда видела целиком, когда Бел раздевалась перед сном. Глядя прямо на это, она прошептала:

– Почему ты называешь себя Возлюбленной?

Бел закрыла глаза.

– Там, во тьме, мое имя – Возлюбленная.

Денвер подползла чуточку ближе.

– А как оно – там, где ты была прежде? Расскажи, а?

– Там темно, – проговорила Бел. – Я там – маленькая. А такая, как сейчас, я здесь. – Она подняла голову и легла на бок, свернувшись на полу клубком.

Денвер испуганно прижала пальцы к губам.

– Тебе там было холодно?

Бел устроилась поуютнее и помотала головой:

– Нет, жарко. Просто дышать нечем. И ужасно тесно.

– А ты там кого-нибудь еще видела?

– Многих. Там полно людей. Некоторые мертвые.

– А Иисуса Христа ты там не видела? А Бэби Сагз?

– Не знаю. Я не знаю имен. – Бел села.

– Расскажи, как ты попала сюда?

– Я ждала; потом оказалась на мосту. И сидела там в темноте; потом наступил день, потом снова ночь, потом снова день. Очень долго ждала.

– И ты все время была на каком-то мосту?

– Нет. Это уже потом. Когда я выбралась.

– Зачем ты вернулась?

Улыбка скользнула по лицу Бел.

– Чтобы увидеть ее лицо.

– Мамино? Сэти?

– Да, Сэти.

Денвер слегка задело то, что не она была главной причиной возвращения Возлюбленной.

– Ты разве не помнишь, как мы играли вместе у ручья?