Возвращение к легенде

Наступающие напоминали пьяных. Они падали и снова вскакивали, проваливались по пояс в ямы, поднимая фонтаны грязно-желтых брызг, размахивали над головой своими черными автоматами и что-то кричали, кричали…

Смотреть на них было смешно и страшно. «А ведь сейчас кто-то из них умрет…» — подумал Орленко и, чувствуя приступ злобы, стал намечать себе жертву. «Убью-ка вот этого, с галунами на погонах. Кто он, кажется, унтер?» От нетерпения он даже зажмурился. «Скорее бы!»

И вдруг слева заговорил пулемет. За ним другой, третий… Крик на реке прекратился. Но тут же с того берега ударили десятки минометов. Над головой словно пронесся ураган и разорвался грохотом за спиной. Кусты затрещали от осколков, один оцарапал ухо, другой руку. «Жив!» — радостно промелькнуло в мозгу у Орленко, и он даже не поморщился от боли. Он едва успевал перезаряжать винтовку — возле него на траве дымилось уже с десяток пустых гильз. Унтера перед ним не было. Цепь немцев разорвалась и превратилась в редкий частокол, который, однако, продолжал приближаться. Прямо на холмик бежали двое солдат: один высокий, рыжий, без пилотки, с засученными по локоть рукавами, другой коренастый и узкоглазый, похожий на узбека, в мокром по грудь мундире. Орленко выстрелил, и долговязый, словно споткнувшись, упал на колени, тюкнулся носом в воду. Коренастый остановился и, прижав автомат к животу, застрочил… Орленко едва успел спрягать голову за пенек: пули застучали в дерево, разбрасывая вокруг щепки… И вдруг автомат смолк. «Ура!» — крикнул кто-то сзади. Над головой камнем пролетела граната и, зашипев, разорвалась в воде. Орленко выглянул. Коренастый немец уже был на берегу. Он стоял на четвереньках и упрямо бодал головой воздух, его автомат болтался на шее. Орленко прицелился и вдруг остолбенел. Немец поднял голову и застонал. Из его пустых, провалившихся глазниц двумя густыми потоками лилась кровь. «Он ослеп!» — с ужасом подумал секретарь горкома, вскочив, спрыгнул с холма, подбежал к раненому и поволок его в кусты…

Он прислонил немца спиной к пеньку, снял с него автомат, флягу и круглую рубчатую банку, в которой вместе с галетами лежал индивидуальный пакет. Секретарь горкома зубами разорвал его и, заткнув немцу глазницы ватой, стал делать перевязку. Тот уже не стонал, а хрипел, хватаясь холодными пальцами за руку. Секретарь горкома дал ему пить. Но раненый не мог глотать, он задыхался и пускал пузыри. Орленко вытер со своего лица брызги и почуял запах спирта. «Так вот что у них там…» Он отдернул флягу. Немец рухнул, больно ткнув его сапогом в колено, и вытянулся.

Секретарь горкома вынул из кармана мертвого немца потертый бумажник с документами. «Гайнц Трейман… 1922 год», — с трудом прочел он в солдатской книжке. Между страницами была вложена фотография: пожилая опрятная женщина сидела на подоконнике и грустно улыбалась узкими глазами. «Наверно, мать». Орленко хотел положить документ обратно в карман убитому, но передумал. «А вдруг там содержатся какие-нибудь полезные сведения?»

Столкнув мертвеца в ближайшую воронку, он вернулся на свое место. Река была пустой, только на песчаной отмели лежало несколько трупов. Вода перекатывалась через них, шевеля одежду, и, на мгновение порозовев, уходила в глубину…

В последующие два-три часа немцы предприняли в этом месте еще ряд атак, но уже не таких, как прежняя, а каких-то вялых, словно нерешительных. Они добирались вброд до середины реки и, осыпав ополченцев градом пуль, отходили обратно. Уже потом Орленко понял, что это было прощупывание сил. Но тогда… Тогда он стрелял в отдельных вырвавшихся вперед солдат и радовался, что его люди, вооруженные одними винтовками, не пропустили на берег еще ни одного фашиста.

Но слева, у моста, зловещий грохот все нарастал. Тяжелые взрывы следовали один за другим, заглушая непрерывный стрекот пулеметов и автоматов. В небо взлетали столбы дыма, земли и камней. По-видимому, дела там были плохи: несколько раз к Орленко прибегал посыльный из комендатуры и просил ополченцев помочь защитникам моста.

К полудню отряд уменьшился почти втрое. Второй взвод оттянулся к заставе, раненых унесли в тыл, человек двадцать по приказу Дьячкова перешли на другие участки… Здесь, у водокачки, осталось не больше сорока ополченцев. Но теперь к ним уже пришел опыт: они хорошо окопались и вели огонь не беспорядочно, как раньше, а умело и бережливо, держа на учете каждый патрон. Орленко, который только что узнал от посыльного о выступлении Молотова, был уверен, что стоит продержаться еще какой-нибудь час и на помощь им обязательно придут войска. Ведь пехотинцам 99-й дивизии ходу всего несколько часов… За себя и своих людей он почему-то не беспокоился. «Как бы там немцы ни старались, что бы они ни делали, — думал он, — мы не уступим им ни клочка этой земли, ни за что и никогда!»

И все-таки им пришлось отойти. Вскоре снова прибежал посыльный и передал приказ коменданта об отступлении.

— Снимайтесь быстрее, а то вас уже окружают! — крикнул он, убегая.

Орленко подозвал Циркина.

— Поднимай свой взвод!

— А вы?