Возвращение к легенде

— Растем! — посмеялся он. — Начал войну майором, а на пятый день, гляди, подполковника дали. Если в таком темпе пойдет, через месяц, чего доброго, и маршалом стану…

Он сообщил, что сегодня утром Снегов и Дементьев говорили по прямому проводу с командующим фронтом Кирпоносом и тот просил поздравить от его имени всех участников обороны, обещал выслать подкрепление и назвал перемышльцев героями за то, что они не дали оседлать немцам железнодорожную магистраль, ведущую на Львов и дальше на Киев, и тем самым помешали расклинить фронт надвое.

— Выходит, что мы как бы привратники всея Украины, — подмигнул Тарутин. Начальник погранотряда выглядел бодрым, помолодевшим.

— А как дела у соседей? — спросил Орленко, кивнув на север.

— Бьются. Снегов обещал им одну из дивизий подбросить. За наш участок он спокоен, говорит, здесь девяносто девятая и пограничники пока, до прибытия подкреплений, вполне справятся.

— Уже справились! — тряхнул чубом Поливода. — Ребята вперед рвутся, а их держат за шкирку. Почему?

— Знаю! — Тарутин нахмурился, его большое красивое лицо потемнело. — Я бы и сам готов хоть сейчас на Берлин, да увы, это от нас не зависит. Нас что — горстка, надо, чтобы другие подтянулись. Ничего, — успокоил он, вставая. — Как говорится: погодите, детки, дайте батьке срок… Да, — обернулся он на пороге, — вы вчерашнюю сводку Совинформбюро читали?

— Читали.

— То-то. Теперь мы у всей страны на виду. Даже бери больше — у всего мира!

«Правда» сообщала, что советские войска стремительным контрударом вновь овладели Перемышлем. Это было через несколько часов после партийного собрания, и новые члены бюро тут же пошли по подразделениям, сообщили об этом бойцам. Газета переходила из окопа в окоп, из дота в дот, ее под ураганным огнем добровольцы-агитаторы пронесли по всему переднему краю.

Люди торжествовали. К секретарю партбюро прибегали бойцы и командиры — радостные, возбужденные — и приносили новости. Всем хотелось отличиться. Здоровенный парень — сержант из группы «особого назначения» — рассказал, как ему удалось задержать вражеского лазутчика. «Приметил я на улице Мицкевича одну дамочку, видную такую, белолицую, и пошел следом. Смотрю, дамочка моя ведет себя как-то чудно — ходит без всякой цели по главным улицам и туда-сюда глазками зыркает, вроде как высматривает, где у нас объекты. А увидит мужчину — сразу отвернется и ноль внимания. «Нелогично, — думаю, — получается: уж если ты, красавица, такая по природе любопытная, то почему твой интерес распространяется только на штабы и огневые точки?» Ну, я ее и прищучил! И что же оказалось? Оказалось, что это не баба, а мужик, да еще с двумя пистолетами за пазухой».

Все, кто был в комнате, засмеялись. Заглянул на смех Патарыкин, рассказал еще одну баску. Сегодня отличились ребята, которые под командованием лейтенанта Чаплина сражались в том самом доте у моста. Утром они, как обычно, послали немцам «завтрак» — дали несколько выстрелов из своей тридцатисемимиллиметровки. И один снаряд угодил в баню, где как раз в это время мылись фрицы. «Вот картина была! — закатывался, чуть не плача, бравый командир роты. — Не хуже, чем у того Чаплина, который в кино. Фрицы повысыпали на улицу, кто голый, кто в подштанниках, некоторые с шайками в руках, бегут, а от них пар идет…»

И снова все смеялись, не замечая или не желая замечать, что рассказчики увлекались и немного «загибали».

Орленко был рад их бодрому духу и смеялся вместе со всеми. И хотя он знал то, чего не знали они, — о продолжающемся наступлении немцев на флангах, о выходе вражеских танков на Львовское шоссе, — он не считал нужным говорить об этом вслух. Все еще может повернуться к лучшему, зачем заранее омрачать настроение? «Веселому, — любил повторять он, — и море по колено, а унылый в своих слезах тонет!»

Но день кончился плохо. Вечером по телефону Снегов сообщил, что тяжело ранен полковник Дементьев. Его нашли в поле, недалеко от разбитой машины. Немецкий снаряд настиг его в тот момент, когда он ехал проверять самый опасный, северный рубеж. Дементьева тут же отправили в тыл. Командиром 99-й дивизии был назначен его заместитель полковник Опякин.

А ночью в комнату к Орленко ворвался Поливода. Лицо его было страшным.

— Послушай, секретарь. Знаешь, какой приказ я только что из штаба корпуса получил? Взорвать мост! А как же наступление, которое нам обещали? Не сегодня-завтра должны подойти наши танки, а тут… — Он тяжело рухнул на стул и опустил голову. Его фуражка упала на пол, он отшвырнул ее ногой и заскрипел зубами.

— А ты бы уточнил у Снегова, — сказал Орленко и, чтобы скрыть лицо, нагнулся за фуражкой, подал ее коменданту.

— Нет его в штабе, уехал куда-то.

— Тогда свяжись с Тарутиным.

— И его нет.

Предчувствие подсказывало Орленко, что начинается самое тяжкое, то, чего он ждал, но во что также не хотел верить.

Однако надо было что-то решать. Он поднялся и пошел в комнату к телефонистам.

Орленко попросил позвать комиссара Петрина. Тот подтвердил приказ.

— Значит, плохо?

— Плохо. Но еще не страшно.

— А что может быть еще?